Бразилья - Йен Макдональд

– Сеньор, при всем уважении, а что требуется от меня?

Нобрега положил на язык вторую горошину аккулико. Эффект был почти мгновенным. Квинн подумал, что чиновник, наверное, пристрастился к этой стимулирующей траве.

– Для самых точных измерений доктору Фалькону необходимо провести свой эксперимент на экваторе. Он выбрал точку в пяти сотнях миль от Сан-Жозе-Тарумаш на Риу-Негру как самую подходящую, там, по его словам, «континентальные влияния» находятся в равновесии.

– Понятно. Я могу поехать с ним.

– Сформулируем это иначе, святой отец. Он может поехать с вами. Гнев короны направлен на голландских пиратов и авантюристов, но слишком ярки еще воспоминания о Дюгэ-Труэне[97]и его пиратах, которые шастали по Рио, как бойцовые петухи. Настоятель уже посвятил вас в политическую ситуацию на Амазонке?

– Я так понимаю, сейчас все в состоянии пересмотра.

– Амбиции Франции уже давно простираются за пределы чумной дыры в Гвиане. Сомнительное отчуждение территории дало бы французам возможность присоединить все к северу от Амазонки и Солимойнс. Они укрепят деревни и дадут племенам в руки современное оружие раньше, чем мы доберемся до Белена.

– Вы подозреваете, что доктор Фалькон – французский агент, – сказал Квинн.

– В Версале сглупили бы, не попросив его, – голос подал отец де Магальяйнш. – Я хочу лишь, чтобы вы следили и записывали. Я уже упомянул вашу наблюдательность, а если добавить способность к языкам…

– Меня избрали адмонитором или шпионом?

– Разумеется, мы трудимся к вящей славе Божией, – сказал де Магальяйнш.

– Конечно, святой отец, – Льюис склонил голову.

Снова свет упал на стол и ароматные кусты с жирными листьями: рабыни принесли корзины, чтобы подать ужин в прохладном клуатре. Свечи ожили, и на скатерть выставили серебряные блюда под крышками.

– Отлично! – воскликнул Нобрега, вскакивая с места и потирая руки. – Эти листья коки отличная штука, но от них чертовски хочется есть!

В ночном небе над головой Квинна торопливо захлопали крылья. Темные силуэты нырнули вниз, чтобы усесться на черепичном карнизе уединенного сада. На свету блеснули изогнутые крылья, круглые хитрые глаза и проворные когти. «Попугаи, – подумал Квинн. – Самое трудное задание во славу Господа».

24 мая 2006 года

Марселина любила это еле заметное и такое точное мгновение, когда иголка вонзается в лицо. Серебряная, чистая иголка. Исцеляющее насилие, насилие, приносящее совершенство. Боли не было, вообще никогда и никакой, лишь ощущение нежного проникновения, словно комар, изысканно пивший кровь, точный инструмент человеческой технологии проскальзывал между грубыми тканями и клетками ее плоти. Марселина видела иголку лишь краем глаза, в непосредственной близости она казалась стеблем стального цветка. А рука в латексной перчатке была огромной, словно творящая длань Господа: Марселина наблюдала, как шприц проплывает по полю ее зрения, выискивая точку в опасной близости от незащищенного глазного яблока. Нежный укол. Обычно она закрывала глаза, когда пальцы надавливали на поршень. Ей хотелось ощутить, как яд проникает в плоть, представить, как он заставляет обрюзгшие, слабые, ленивые клетки биться в панике, как накатывают волны веществ, выработанных иммунной системой, когда тело осознает, что подверглось токсической атаке. Затем наставал черед благословенного воспаления, когда морщинистая кожа опухала, превращаясь в гладкость, упругость, красоту и молодость.

Марселина Хоффман практически стала ботоксной наркоманкой.

Такая простая процедура, да и салон красоты в том же квартале, что и Четвертый канал. Марселина первой стала делать подтяжки лица прямо во время обеденного перерыва, а потом Лизандра присвоила себе идею для целого цикла передач. Шлюха.

Но радость начиналась еще в фойе, когда администратор Луэза в платье с высоким воротником приветствовала ее: «Добрый день, сеньора Хоффман». Там пахло химией красоты, ароматическими свечами, а вокруг были легкость и яркость панелей из матового стекла, деревянный пол, на стенах кремовые с белым гобелены, звучала музыка «нью-эйдж», которую Марселина во всех других местах презирала (дерьмо в стиле тропикализма)[98], но здесь музыка говорила ей: «Ты чудесная, ты особенная, ты укутана светом, вселенная любит тебя, нужно лишь протянуть руку и получить все, что пожелаешь».

Лежа с закрытыми глазами на кресле с откидывающейся спинкой, Марселина чувствовала, как разглаживаются «гусиные лапки», появившиеся из-за усталости на работе, ощущала юную и тонизирующую упругость кожи. Два года назад она побывала в Нью-Йорке на съемках «Секса в большом городе» и была поражена, что женщины-янки прихорашивались просто потому, что им так хочется, а не потому, как у кариока, что это их обязанность перед лицом города, где всегда готовы судить и критиковать. Чуждое кредо: туфли за тысячу долларов при отсутствии маникюра. Но вместе с пакетами из магазинов Марселина привезла себе одну мантру, озарение, украденное из рекламы косметики с Дженнифер Энистон. Именно эти слова Марселина шептала себе сейчас в святилище, пахнущем жасмином и ветивером, пока ботулотоксин распространялся сквозь кожу.

«Потому что я этого достойна».

* * *

– Ох, я обожаю Кубок мира.

Дона Бебел приходила два раза в неделю. По понедельникам – сухая уборка: вытереть пыль, пропылесосить, убрать вещи. По четвергам – влажная: ванная и туалет, мытье посуды и стирка белья, которое Марселина разбрасывала по всей спальне так, что к вечеру среды пол уже не просматривался. Дона Бебел была пышной дамой неопределенного возраста в районе шестидесяти, она стягивала волосы в тугой пучок, от которого болела голова, и всегда носила леггинсы, мешковатые футболки и шлепки. Марселина ценила ее больше жемчугов, злата, кокаина и проектов.

– Милая, она приходит дважды в неделю, стирает твои мерзкие грязные трусы, и после ее ухода ничего не пропадает? – спросил Витор, престарелый гей, бывший участник передачи, которую продюсировала Марселина, где героям создавали новый имидж. Он жил через несколько улиц от ее дряхлого многоквартирного дома, повернувшегося задом к отвесным стенам морру. Старый и ревностный житель района Копа, Витор пил чай каждый вечер в одном и том же кафе в одно и то же время, чтобы посмотреть, как течет жизнь в его байру[99]. Марселина считала еженедельные встречи за чаем с досе[100]и сплетнями частью большой альтернативной семьи, связанной с ней разной степенью благодарности или подхалимажа. – Сколько бы она ни просила, плати.