Данте Алигьери - Анна Михайловна Ветлугина

площадью гордо высился знаменитый дворец Тосиньи, украшенный тонкими мраморными колоннами и уходящей далеко в небо главной башней.

Внезапно Дуранте улыбнулся пришедшей мысли и торопливо начал открывать клетку за клеткой. Он уже представлял, как радостно взмоют к небу маленькие арестанты и какое злобное лицо будет у Луция. Но птицы не торопились покидать клеток. Выращенные в темницах, они испуганно жались к стенкам из прутиков. Наконец маленькая серая мухоловка робко вылетела наружу, но нетренированные крылья оказались слабы. Пролетев несколько шагов, птичка упала под ноги людям, снующим между прилавков. Мальчик метнулся к ней, но поздно: кто-то уже успел наступить на серое тельце.

— Не уберег птичку… — прошамкала старуха, выбирая трясущейся рукой бобы из корзины, — лучше б не заводил, коль не смотришь.

— Попробуй все же поторговать, — послышался откуда-то голос Луция, — а то так и не услышишь совета насчет твоей подружки.

Дуранте оглянулся, но птичника не увидел. Тогда с каким-то злым азартом он закричал:

— Птицы, певчие птицы! Самые сладкоголосые певуньи! Берите!

И подумал: если отец сейчас увидит его — наверняка выгонит из дому. Тогда уж точно не придется жениться на этой Джемме из противного рода Донати.

Так он сидел, глядя в землю, и выкликал покупателей. Птиц становилось все меньше, а кучка денег росла. И вот осталась последняя клетка. Ею заинтересовалась девочка лет семи. И тут Дуранте заметил, что дверца не заперта и птичка с любопытством оглядывает выход черными бусинами. Ему вдруг отчаянно захотелось вернуть утраченную веру в птичье свободолюбие. «Лети же, глупая!» — мысленно начал он уговаривать маленькую узницу.

— Что за птица? Сколько стоит? — спрашивали родители девочки. А он беззвучно внушал пернатому созданию, что крылья, данные Богом, не подведут, надо только поверить и броситься в безбрежную синеву.

— Эй! У тебя клетка открыта! — закричала девочка. — Ты плохой продавец.

— Мальчик, закрой клетку, мы хотим купить у тебя…

«Скорее же!» — почти крикнул он, видя, как детские руки тянутся к плетеной дверце. Раздалось тихое «фррр!», и птичка радостно взмыла над толпой.

Девочка, надув губки, жаловалась матери:

— Зачем ему разрешили торговать?

Мать не отвечала, ее внимание поглотила узорчатая ткань на соседнем прилавке.

— А ты неплохо поработал! — похвалил вернувшийся Луций. — Давай выручку.

И он сгреб все деньги.

У мальчика от обиды задрожали губы:

— Это нечестно! Я работал на вас полдня!

Луций усмехнулся:

— Двух птиц не хватает. Твой заработок ушел на штраф. Ну-ну, не гневайся, это вредно для здоровья, — он схватил Дуранте за локоть, не давая уйти, — ты ведь тоже нечестен. Разве ты пришел ко мне ради заработка?

Мальчик сердито помотал головой.

— А то, за чем пришел, — ты получил, — строго сказал птичник и поднял с земли две пустые клетки. — Подумай сам. Ты убедился, насколько душа привыкает к тюрьме. И ты смог убедить ее вырваться на свободу. В тебе большая сила, мальчик, вот что я хотел тебе показать. Надо лишь развить ее, и ты многое сможешь. Например, убрать эту… Джемму и того солидного господина.

— Угу. И закончить свои дни на виселице, — мрачно подытожил Дуранте, — как все колдуны, алхимики и гибеллины. К тому же я все равно не гожусь для Портинари, мой отец недостаточно богат.

— Ну… — Луций задумался, — и не так уж он и беден. Твой отец — ростовщик, хотя и не самый удачливый, тебе может повезти больше. Кстати, на виселицу попадают, как правило, плохие колдуны. А гибеллины… Ты их зря так не любишь. Как знать, может, когда-нибудь тебе придется стать одним из них.

— Ни за что! — Он вскрикнул так, что напугал проходившую мимо торговку рыбой. И добавил уже тише: — Колдовать тоже никогда не буду, не хочу, чтобы Бог наказал меня.

Луций шел, согнувшись, размахивая пустыми клетками. Мальчик смотрел на его мерно раскачивающуюся спину. Вдруг он резко обернулся и пристально взглянул на мальчика:

— Бог тебя все равно накажет.

Сказал и быстрым шагом скрылся за углом…

Дуранте брел по переулку, шаркая ногами. Он думал о том, что нужно уехать из этого города, куда-нибудь… все равно куда. Отцу он не нужен, ему милее дети мадонны Лаппы. А может, даже и они не нужны. В последнее время старому Алигьери все стало безразлично, он не заказал мессы, когда тяжело болела сестричка Гаэтана, да и братца Франческо отдал в дешевую школу. Все копит и считает деньги, а как праздник — напивается в хлам и бесстыдно жалуется на бедность, хотя владеет домами и землями. Но у братика с сестрой хотя бы есть мать, а у Дуранте давно уже нет даже Паолы.

…И Беатриче тоже нет. Она все равно что умерла, лучше бы она умерла…

«Беги отсель иль в пламени сгори!»

Лицо мое цвет сердца отражает.

Ищу опоры, потрясен внутри…

Он испуганно оглянулся, сам зная, что сие совершенно напрасно — голос прозвучал внутри. Строки чеканные, как ограда дуомо Санта-Репарата, подхватили его и понесли, словно давешнюю птицу. Откуда же эти стихи? Может, их читал учитель на уроке латинской грамматики? Но Данте не помнил таких строк. Да и ведь это не латынь вовсе, а народный язык.

Неужели это его сочинение? Ни разу еще он не ощущал такого восторга, даже когда наблюдал за своей моделью мироздания, спрятавшись под лимонным деревцем. Теперь его не могли устрашить ни отец, ни Джемма, ни прочие невзгоды. Он умеет создавать строки, управляющие жизнью, как напишет — так и случится.

Надо было придумать продолжение, но на ум не приходило никакой рифмы, кроме «умри». Он упрямо шевелил губами, перебирая варианты так яростно, будто смерть и вправду угрожала ему. Он не замечал, что разговаривает сам с собой. Переулок становился все у́же, казалось, серые каменные стены сейчас сомкнутся, как волны, и поглотят его.

Мне камни, кажется, кричат: «Умри!»

И чья душа в бесчувствии застыла,

Тот не поймет подавленный мой крик…[22]

Дуранте жадно искал продолжения, но магический ветер, подхвативший его душу, сник так же внезапно, как появился. Остались лишь сладко ноющая боль в груди и странное чувство благодарности… только вот к кому?

Пиная носком башмака мелкие камушки, мальчик медленно шел к дому, не замечая двух маленьких девочек, внимательно наблюдающих за ним из окна.

— Смотри, Джемма, это ведь твой жених идет, — сказала одна из них. — Какой смешной, сам с собой разговаривает.

— Ну и пусть, — отозвалась ее подружка, — какое тебе дело?

— А тебе разве не интересно, какой у тебя жених? Вдруг он сумасшедший?