Опыт нелюбви - Анна Берсенева

– Вам я ничего предложить не могу, к большому сожалению. А сыну моему что-либо предлагать, к еще большему моему сожалению, бесполезно. Твоей маме просто не следовало выходить за него замуж и тем более рожать от него ребенка.

Любая другая бабушка добавила бы к этому заявлению хотя бы «не обижайся». Но бабушка Ангелина считала пустые экивоки излишними.

– С речными портами вляпался я тогда страшно, – сказал Длугач. – В такие убытки влетел – мама не горюй.

Кира вздрогнула – его голос ворвался в ее воспоминания.

– Из-за того, что зимой все реки замерзают? – машинально спросила она.

Конечно, она не думала сейчас о проблемах речных портов. Но ведь причина их убыточности – замерзающие зимой реки – была очевидна, вот Кира ее и назвала, раз уж разговор зашел.

– Соображаешь, – заметил Длугач. – Ну да, из-за этого. Как только навигация закрывалась, с портами сразу геморрой начинался.

– С железной дорогой надо было сотрудничать, – рассудительно заметила Кира.

Все-таки работа в издательстве «Транспорт» не прошла для нее зря.

Длугач захохотал. Его смех широко раскатился над темной рекою.

– Соображаешь! – повторил он весело. – Так ведь и я не дурак. И с железной дорогой сотрудничать начал, и автомобильные перевозки обслуживать. Да что там перевозки – мы портовое здание зимой под банкеты сдавали! А что делать, людям-то зарплату и зимой надо платить.

Непонятно было, зачем он ей все это рассказывает. Но рассказ его не вызывал у нее отторжения. Или, может, дело было не в рассказе, а в том, что отторжения не вызывал он сам?

– И чего я тебе все это рассказываю? – В его голосе прозвучало недоумение. – Так что-то – не спалось, воспоминания в голову бросились. Как начинал, как теперь у меня, ну и все такое прочее. Вышел рекой подышать, а тут ты подвернулась.

Подвернулась!.. Это можно было считать обидным. Но бабушка научила Киру не обижаться по пустякам. Она и не стала.

– А медведей здесь нет? – вместо каких-нибудь слов пустой обиды спросила Кира.

– Есть, – ответил он.

– Так что же мы сидим!

Она вскочила с бревна. Длугач взял ее за руку и усадил обратно.

– У них осенью и без тебя еды хватает, – сказал он. – Чего им к жилью близко подходить? Ты их сейчас и захочешь – не увидишь.

– А ты видел? – с опаской поинтересовалась Кира.

– Конечно.

– Близко?

– Почти как тебя.

– Ну да!

– Да. Мы на лодке по Поронаю плыли, а они на дереве сидят. Медвежата, двое. Я, дурак, поближе подплыл – сфотографировать. А тут медведица из кустов.

– И что? – испуганно спросила Кира.

– Пришлось подальше отплыть, – невозмутимо объяснил он. – Ноги пришлось уносить, короче.

– Все-таки я пойду, – сказала Кира, снова вставая с бревна. – Мало ли что им и без меня еды хватает! А вдруг они гурманы?

– Ну, пошли, раз боишься.

Он встал тоже, и они пошли по дороге обратно. Идти с ним рядом было спокойно. Все-таки медведи к нему не подойдут, наверное.

Когда вышли на асфальтированную дорожку, ведущую к Кириному дому, Длугач сказал:

– Отдыхай теперь. Спасибо за компанию.

В тусклом свете фонарей она наконец рассмотрела не только абрис, но и черты его лица. Черты, впрочем, абрису соответствовали: все в этом лице было крупно, даже топорно. Правда, глаза, хоть и маленькие, глубоко посаженные, поблескивали тем блеском, который бабушка Ангелина называла блеском ума.

– А все-таки люди внутри одинаковые, – вдруг сказал Длугач, и Кира поняла, что мысль об этом засела у него в голове, когда она рассказывала ему о лингвистике и Вавилонской башне.

Ей стало смешно и радостно от того, что, оказывается, в голове у него так долго обдумывалось что-то, вызванное ею, и что именно ей он эту свою долгую мысль теперь высказывает.

– С чего ты взял, что одинаковые? – спросила она, улыбнувшись.

Теперь, под фонарем, ее улыбка была, конечно, уже заметна ему, но она знала, что ее улыбка его не обидит.

– Вот пустые сковородки все в духовке держат. А почему? – спросил он. – Не знаешь? Да потому что внутренне все люди одинаковые.

Вот это да! В парадоксальности мышления ему не откажешь. Кира засмеялась.

– Не так, что ли? – пожал плечами он.

– Так, – кивнула она. – Сама бы я ни за что до этого не додумалась. Мне весело стало, что ты додумался, и я засмеялась.

Он окинул ее таким внимательным взглядом, как будто что-то оценивал в ней, и, ничего больше не сказав, пошел по дорожке в противоположную от ее дома сторону. Кира вздохнула. Ей было жаль, что он ушел. Она с удовольствием поговорила бы с ним еще о чем-нибудь – о медведях, о сковородках или о чем-то совсем новом, другом.

Но время, отведенное им на разговор с нею, было окончено. Что ж, с ней все и всегда так обходились, ничего особенного.

Кира посмотрела ему вслед, но он уже скрылся за углом соседнего дома, и даже тени его она не увидела.

– Кому суеверия, а кому народная мудрость. Во всяком случае, всё сбывается. Я однажды на охоту шел – сова так ухала, даже не по себе стало. Я тогда и понятия не имел, что это значит.

– А что это значит?

– Удачи не будет, вот что. Если по дороге на охоту сова ухает или филин, можно домой возвращаться, все равно никого не подстрелишь. Мудрость, я ж говорю, народная. А если охотничью собаку сглазили, то надо самому выкупаться и собаку выкупать.

– В чем?

– Что – в чем?

– Выкупаться в чем?

– В речке. Или в озере. Что найдешь. Это вообще сто процентов помогает.

Кира слушала все эти разговоры вполуха. Во-первых, она не интересовалась сглазом охотничьих собак, а во-вторых, считала, что пьяные разговоры интересными быть не могут.

В любом разговоре она больше всего любила тот момент, всегда неожиданный, когда появляется у говорящих совершенно новый взгляд и на предмет разговора, и на мир в целом. Но она давно уже заметила, что такой момент может наступить только во время совершенно трезвого разговора. Если же люди беседовали, выпив даже совсем немного, то иногда они становились человечнее, всегда раскованнее, но вот эта искра Божья – искра нового взгляда, открытия, даже откровения, – проскочить между ними не могла. Почему так, Кира не знала, но наблюдение это было ею проверено не раз и всегда подтверждалось.

И этот разговор на берегу бухты Тихой не был исключением. Батарея опустошенных бутылок свидетельствовала о том, что он пьяный, а темы – блуждающие, довольно бестолковые – о его необязательности, случайности для всех, кто в нем участвовал. Вдобавок и наелись все так, что сколько-нибудь серьезная работа мысли исключалась напрочь. После трех огромных крабов и полсковородки морских гребешков, которых Кира поглотила лично, думать она и сама была не в состоянии, и от других этого не ожидала.