Жизнь и смерть Маноэла дос Сантоса Гарринчи - Игорь Валерьевич Горанский

которой лепились жалкие лачуги фавел. Элза отличалась веселым нравом и очень любила петь. Иногда ее голос был слышен по всей округе. Она знала слова всех популярных карнавальных песен и вечерами перед домом, где собирались подруги, нередко изображала одна целый хор, пританцовывая и исполняя песни, как это делали на карнавалах известные в Рио-де-Жанейро самбистки. Девчонкой ее приглашали на семейные праздники, свадьбы, крестины, торжественные вечера, где она после своего незамысловатого шоу наедалась досыта.

Как-то подруги пригласили ее в кафе — там она стала петь свои веселые ритмичные песни. И однажды произошло чудо. В кафе случайно зашел аргентинский импресарио, который угадал в Элзе большой талант. Он увез ее в Буэнос-Айрес. Из Аргентины Элза вернулась уже известной певицей.

В жизни Гарринчи Элза сыграла важную роль. В годы их супружества произошел закат футбольной карьеры Мане, его стали преследовать травмы, появились долги, ему пришлось расстаться с родным клубом «Ботафого». Элза была рядом, как могла, поддерживала его. Казалось, Гарринча должен был смириться, забыть свою утраченную славу, заняться другим делом. Но футбол властно тянул его на зеленые поля стадионов.

Летом 1972 года, когда Гарринча без успеха отыграл несколько матчей за «Оларию», Элза пригласила меня с женой в гости. Их дом стоял на горе, на южной окраине Рио-де-Жанейро, окруженный высоким каменным забором. Район еще только осваивался, и хозяева новеньких особняков, опасаясь грабежей, ограждали свои участки неприступными стенами.

На веранде дома, уставленной множеством клеток с птицами, нас ждал Гарринча. Вот тогда-то мы еще раз убедились, что свое прозвище он получил вполне заслуженно. Через всю жизнь он пронес любовь к птицам, а вместе с ней и свое необычное прозвище.

Маноэл показал нам своих пернатых любимцев, а затем заговорил о футболе. Работа в «Ботафого», где ему предложили заниматься с детьми, не клеилась. То, что Гарринча показывал ребятам, у них не получалось — уж слишком замысловаты и необычны были его финты. За десять лет изменился и бразильский футбол. Игра стала более рациональной, более коллективной, возросли скорости, и на обработку мяча оставались доли секунды.

— Тренер из меня не получается, — сокрушался Маноэл.

Элза видела, что муж обеспокоен, пыталась помочь ему по-своему. Она сняла в аренду ресторан, где стала выступать с ансамблем, а Гарринче отвела роль администратора. Каждый вечер Мане ходил в ресторан, встречал у входа гостей, беседовал с ними, а затем, когда уже было за полночь, провожал их домой. В те вечера, когда транслировались футбольные матчи, ресторан работал без администратора: Гарринча сидел у телевизора. Элза сердилась, журила мужа, но у Маноэла от этого интерес к новой работе не повышался.

В один из вечеров в «Ла бока»[8], так назывался ресторан, взявший себе символ Элзы Суарес, приехали мы. Встречая знакомых, Гарринча немного оживился, но наотрез отказался от рюмки водки: по традиции мы принесли в подарок хозяевам ресторана бутылку «московской».

— Я спортсмен, — гордо сказал Мане, — спиртного не пью. — И, немного подумав, добавил: — Еще буду играть.

Такое заявление сорокалетнего Гарринчи нас немного удивило, хотя произнес он эти слова настолько твердо, что хотелось ему верить. Формально он сдержал слово — вышел спустя полгода на зеленое поле «Мараканы» в тот праздничный вечер своего бенефиса, но это был последний футбольный вечер в его жизни на главном стадионе страны.

В ресторане мы много говорили о футболе, о бразильской сборной, о предстоящем очередном чемпионате мира. Гарринча верил в успех своей национальной команды, хотя в его словах звучали грусть и, пожалуй, зависть к тем, кто играет за сборную.

Тогда снова зашел разговор о его карьере тренера. Первый опыт работы с детьми научил кое-чему Маноэла. Гарринча рассуждал теперь по-иному, говорил, что вместе с индивидуальными занятиями с юными игроками нужно готовить команду в целом, ибо футбольная стратегия выходила на первый план. Однако теперь работу ему уже никто не предлагал. Гарринча чувствовал себя обиженным.

Клуб «Ботафого» переживал тяжелые дни. Администрации нечем было платить зарплату даже игрокам команды мастеров. Тогда приняли решение продать Жаирзиньо за границу, что позволило избавиться от футболиста, получавшего третью зарплату в стране. За него дали миллион долларов, но денег едва хватило, чтобы расплатиться с долгами. Конечно, в ту пору руководителей клуба не очень-то волновала судьба Гарринчи.

Тогда он обратился с предложением к «Васко да Гама», но, как и в юности, в этом клубе его отвергли. Отчаявшись найти работу в Рио-де-Жанейро, Гарринча поехал в Сан-Паулу. Там его встретили дружелюбно, но вакансии тренера в клубных командах «Коринтианса», «Сан-Паулу», в детской спортивной школе при стадионе «Пакаэмбу» не оказалось. В «Сантос», к Пеле, он не поехал. Гарринча разослал в другие города письма, визитные карточки с адресом и телефоном. Возвратившись домой, он часами просиживал у телефонного столика, но аппарат молчал, как пустые трибуны стадиона.

В перерыве между отделениями концерта Элза пришла в зал, присела за наш столик. Она не разделяла стремления мужа возвратиться к футбольной деятельности. Гарринча сидел молча, насупившись, слушал жену и всем своим видом выражал несогласие. Его по-прежнему тянуло на зеленый газон, к мячу, к футболистам. Он считал, что там — его жизнь. Два чемпионата мира, на которых его называли лучшим, пятнадцать лет выступлений за сильнейшие бразильские клубы давали основание считать, что Гарринча, став тренером, мог бы еще принести пользу футболу. Однако этого не произошло. Футбольные клубы, как и на заре его спортивной карьеры, отвернулись от него. Забыли о нем и старые товарищи. Впрочем, последних он не винил. Нилтон Сантос на футбольные гонорары купил в Рио-де-Жанейро аптеку. Надеялся с ее помощью прожить остаток дней безбедно, но не выдержал конкуренции. Аптека долго стояла закрытой на углу близ авениды Копакабаны, пока ее не купил какой-то торговец.

Подобное произошло и с Жаирзиньо. Его привлекли пошивочные мастерские, куда футболист вложил деньги. Он неплохо пел, играл на гитаре. Изображение поющего Жаирзиньо с гитарой в руках было помещено на вывесках его мастерских. А потом яркие краски поблекли под дождем, потеряли свою привлекательность, а дело, которым занялся было Жаирзиньо, перестало приносить доход. В тридцать лет он отправился на заработки за рубеж.

Полтора миллиона бразильцев играет в профессиональных и полупрофессиональных клубах. Большинство из них не знает иной профессии. Но век футболиста короче, чем даже век балерины. Ясно, что далеко не многим удается пробиться в классные команды, где футболиста ожидают популярность, деньги и уважение болельщиков. Однако всем, как только возраст переваливает за тридцать, приходится заканчивать футбольную карьеру. И если ветеран