Проклятие России. Разруха в головах? - Андрей Раев

Я намеренно не использую термин «постиндустриальное общество», хотя во многих источниках информационное и постиндустриальное общества считаются синонимами. К постиндустриальному обществу «прилипло» множество признаков, не являющихся необходимыми для общества информационного. Это и доминирование сферы услуг над производством, и вывод реального производства в развивающиеся страны, и многое другое. Полезность этих «прилипших» признаков неочевидна, и здесь не место их обсуждать.

Ещё одно свойство приобретает человек общества потребления: обыденные продукты не вызывают в нём эмоций, ему хочется обязательно заполучить что-нибудь особенное, даже исключительное. А вот с этими особенными продуктами он вступает в эмоциональные отношения. Он любит свой особый продукт, а прочие активно не любит. Вещизм, как говорили коммунисты. Один мой друг, трудоголик, между прочим, как-то бурно доказывал мне, что отечественные автомобили плохи, потому что заднеприводные машины в принципе хорошими не бывают. Впоследствии он купил заднеприводной «Мерседес» и тут же изменил своё мнение о заднем приводе. А ведь речь идёт о человеке, который первую в своей жизни машину получил в награду от советского государства за выдающиеся достижения в труде. Безумие — требовать от людей принципиальности в таких вопросах. Конечно, по-настоящему эксклюзивные вещи могут иметь немногие. Но остальные могут успешно подражать немногим, приобретая вещи модные и престижные. И ради такого приобретения люди способны на немалые жертвы. И пусть у них нет возможности, подобно Евгению Онегину, приобрести «всё, чем для прихоти обильной торгует Лондон щепетильный», и три часа в день проводить перед зеркалами, они будут радоваться хоть одной модной вещи. Далее, человек, эмоционально относящийся к хорошим вещам, не может на этом остановиться. У него неизбежно появляется потребность вступить в эмоциональные отношения с правительством. И для социализма это — даже не звоночек, а колокол. Социалистические начальники рождаются в аппаратной борьбе. Они могут отдавать приказы, плести интриги, а вот общаться с людьми — увольте.

И неправ С. Кара-Мурза, утверждая, что социализм взращивает своего могильщика — интеллигенцию. Отношение интеллигенции к Политбюро подобно отношению дворян к царю. Любовь и ненависть здесь сплетены воедино. Но сосуществование вполне возможно. Подобно дворянам, интеллигенция хочет не крушения строя, а хорошего царя. Настоящим могильщиком социализма является человек общества потребления. И действительно, если я стремлюсь иметь всё лучшее, то почему я должен иметь дрянное правительство? Демократические политики красуются перед избирателями, как невесты на выданье. А социалистические могут управлять страной, будучи почти не в состоянии двигаться и говорить.

Кроме того, человек общества потребления хочет потреблять дальше и больше. И почему он должен стыдиться этого, если цель партии (КПСС) — наиболее полное удовлетворение потребностей советских людей? А социальная группа потребления не из одних экономистов состоит (хотя и те ослеплены чужими успехами). Причин благосостояния она осознать не способна. А вот преграду на пути к дальнейшему росту благосостояния — уравнительную политику власти — осознаёт легко. В книге «Революции на экспорт» С.Кара-Мурза отмечает, что всем антисоциалистическим восстаниям предшествовал впечатляющий рост благосостояния. И фиксирует появление «мистического сознания». Ещё бы, им — блага, а они устраивают восстание! Но нет никакой мистики. Рост благосостояния приводит к росту численности социальной группы потребления. А эта группа пронизывает все слои общества. Она — и в правящей партии, и в армии, и в репрессивных органах. Её победа — лишь вопрос времени, поскольку её удерживать в империи можно лишь вооружённой силой (желательно — иностранной). А смириться с уравниловкой эта группа не может. На пути к благосостоянию может стоять начальник, конкуренты, интриги, кризис, обстоятельства, нехватка своих способностей, но боже упаси становиться на этом пути государству. Сметут и никогда жалеть не будут!

Кроме того, действует принцип «смолчал бы, за умного сошёл». Стремление всё регламентировать, неотделимое от социалистической бюрократии, привело к тому, что большинство людей начали считать регламенты дурацкими, а их авторов — дураками. Хозяйство всё усложнялось, возможности эффективно управлять из центра всё уменьшались, а желание только увеличивалось. В середине 60-х косыгинская реформа ликвидировала директорский фонд. Далее бюрократия наступала безостановочно. Между тем управлять из одного центра 60 тысячами предприятий на научной основе невозможно. Если у вас есть всего два варианта развития для каждого, то общее количество вариантов будет не 120 000, а более чем 1018000. Это чудовищное число не по зубам никаким компьютерам. Пользуясь теорией разрешающих множителей (Новожилов, Канторович), можно выбрать лучший вариант развития на текущий год, но Солнце погаснет раньше, чем будет получен ответ. А выбор вариантов развития на несколько лет — это NP-полная задача, неразрешимая для науки. Для 64 полей и 32 шахматных фигур можно уже получить приемлемый результат, а для 60 000 предприятий — нет. Даже если всего тысяча вариантов на год есть у нас для всех их, то на пятилетку уже квадриллион получается. Никто в СССР, конечно, эти квадриллионы не считал, а шло планирование от достигнутого, чем дальше, тем глупее. Министерства превратились в вертикально-интегрированные монополии. Подобная схема привела на Западе к Великой депрессии, и именно её разрушили Рузвельты (Теодор и Франклин). В каждом министерстве имелся головной институт, которому предписывалось быть самым умным и разрабатывать всё лучше всех. Такую схему уже устанавливал Сталин в середине 30-х лет (головное КБ Поликарпова по истребителям, головное КБ Туполева по бомбардировщикам и т. д.) Но поскольку она показала свою полную неэффективность, сам же Сталин и разрушил её, война ведь была на носу. И оружие войны разрабатывали десятки КБ в острейшей конкуренции. Никаких преференций не имел никто. Танк КВ-1, например, был разработан группой студентов-выпускников ВАММ, которые под руководством всего двух конструкторов писали дипломный проект в КБ Кировского завода. Проект оказался лучшим. Конструктор Морозов, руководивший разработкой Т-34 после смерти Кошкина в сентябре 1940 года, не имел высшего образования. И ничего — утвердили. И именно под его руководством танк Т-34 прошёл всю войну, оставаясь лучшим танком, были созданы Т-44 и Т-54. Сначала дело — формальности потом. Да, был страх, но люди работали не за страх, а за совесть. Поэтому «задание на создание башни Т-34 со 100-мм пушкой ОКБ № 92 и отдел 520-го завода № 183 получили лишь в июне 1944 года. С инициативными работами в данном направлении выступили также КБ заводов № 112 «Красное Сормово», № 9 Ф. Петрова и ОКБ-92 А. Савина» (Михаил Свирин, «Стальной кулак Сталина», с. 251).

Но к 80-м годам всё это исчезло под лавиной бюрократических постановлений. Какие там инициативные работы, все отлично знали, что «инициатива наказуема». И в итоге сверхдержава середины 60-х лет бесславно погибла, хорошо хоть не полностью.

Встаёт вопрос: а как же всё это могло случиться? Как же научное руководство страной? Где вообще была хвалёная социалистическая наука? А давала те ответы, которые ей приказывали давать. Приказывало то самое руководство страной, которое на основании этих ответов осуществляло «научное руководство». Страна не может не погибнуть, если никто в стране не имеет права сказать, что она движется к гибели. А свобода дискуссий, борьба научных школ, эксперименты в обществе, в конце концов, это неотъемлемое свойство хорошей демократии. То есть если мы не хотим, чтобы в России застои бесконечно сменялись революциями и наоборот, то демократия нам всё-таки нужна. Но выше было сказано уже достаточно, чтобы перестать заниматься демагогией и сказать, что России нужна только хорошая демократия, т. е. только такая, которая позволит решать проблемы по мере их появления. А стало быть, настало время определить требования к хорошей демократии.