Миссис Харрис едет в Париж. Миссис Харрис едет в Нью-Йорк - Пол Гэллико

без диковинной англичанки, у которой было денег намного больше, чем ей полагалось бы иметь.

Поэтому она непреклонно, стараясь не обращать внимания на укрывший стол долларовый ковер, повторила:

– Прошу прощения, но сегодня в салоне мест нет.

Миссис Харрис задрожала и даже зажмурила глаза, видя новое несчастье. Здесь и сейчас, в этом пустом враждебном доме, перед этими холодными враждебными глазами, вот-вот должно было случиться непоправимое. Им не нужна была она, им не нужны были даже ее деньги! Они собирались выгнать ее обратно, в Лондон, без вожделенного платья!..

– Господи! – воскликнула она. – Да что же, сердца у вас, французов, нету, что ли?! Вы – такая красивая и холодная! Неужели же вы никогда не хотели чего-то так сильно, что плакали бы всякий раз, когда думали об этом?! Неужели вам не приходилось ночами не спать – и мечтать о чем-то, и дрожать, и мучиться, потому что вы знаете, что, наверно, ваше желание никогда не исполнится?!

Слова миссис Харрис, как нож, вонзились в сердце мадам Кольбер, потому что ночь за ночью она делала именно это – лежала без сна, и дрожала, и мечтала помочь своему мужу, и не могла. И воспоминание об этом страдании вырвало у нее крик боли:

– Как вы узнали? Как вы могли угадать?!

Ее темные грустные глаза встретились с маленькими ярко-голубыми глазками миссис Харрис, в которых уже заблестели слезинки. Женщина смотрела в лицо женщине – и то, что увидела мадам Кольбер, наполнило ее ужасом, а затем – состраданием и пониманием.

Объектом ужаса была она сама. Как она могла быть такой холодной, такой недоброй?! Мадам Кольбер показалось, что странная маленькая женщина показала ей зеркало, дала увидеть самое себя, какой она стала из-за того, что прощала себе все и замыкалась на собственных проблемах, не обращая внимания на других. Она со стыдом вспомнила, как вела себя с мсье Фовелем, и с еще большим раскаянием подумала о том, как напрасно обидела своих продавщиц – и даже свою любимицу Наташу.

А хуже всего было осознание того, что она позволила себе так обрасти корой из-за своих бед – и стать слепой и глухой к людям и к боли чужих сердец. Кто бы ни была эта женщина, откуда бы она ни приехала – это была женщина, со всеми присущими женщине страстями; и когда пелена спала с глаз мадам Кольбер, она прошептала:

– Дорогая моя… вы мечтаете о платье от Диора!..

Миссис Харрис не была бы заслуженным ветераном своей профессии, если бы сумела воздержаться от саркастического ответа:

– Надо же – и как это вы узнали и могли угадать?

Но мадам Кольбер пропустила сарказм мимо ушей. Она разглядывала груду денег на столе и качала головой.

– Но откуда…

– Копила и экономила, – просто объяснила миссис Харрис. – Целых три года. Но ведь когда чего-то хочешь по-настоящему, всегда что-нибудь придумается. Ну, ясно, надо и немножко удачи. Вот я и выиграла сто фунтов в футбольной лотерее, и сказала себе: «Это знак, Ада Харрис» – и начала копить, и вот я здесь.

Интуиция подсказала мадам Кольбер, что значило «копить и экономить» для этой женщины, и ее захлестнула волна восхищения перед мужеством и упорством маленькой уборщицы. Может быть, прояви она такое же мужество и силу воли, вместо того, чтобы вымещать свои беды на беспомощных продавщицах, она могла бы помочь своему мужу!..

Мадам Кольбер вновь провела рукой по лбу и пришла к решению.

– Как вас зовут, дорогая?

Миссис Харрис назвалась, и мадам Кольбер вписала ее имя на тисненую карточку, извещавшую, что мсье Кристиан Диор, и не меньше, имеет честь пригласить миссис Аду Харрис на сегодняшний показ коллекции Дома Диор.

– Приходите в три часа, – сказала мадам Кольбер, вручая ей приглашение. – Мест у нас действительно нет, но я посажу вас тут, на лестнице, и вы все увидите.

Враждебность, обида и сарказм исчезли из голоса миссис Харрис, в почти религиозном экстазе взиравшей на этот пропуск в рай.

– Как это мило с вашей стороны, милая, – с чувством сказала она. – Похоже, счастье-то мне не изменило!

Удивительное чувство покоя снизошло на мадам Кольбер, и задумчивая улыбка появилась на ее лице.

– Кто знает, – проговорила она, – может быть, вы и мне принесете счастье?

7

Впять минут третьего на парадной лестнице Дома Кристиана Диора сошлись лицом к лицу три человека, чьим путям было суждено диковинным образом пересечься. Сейчас эта лестница не была пустой – по ней поднимались и спускались, на ней стояли гости, клиенты, продавщицы, представители прессы.

Первым из троих был мсье Андре Фовель, молодой главный бухгалтер, хорошо сложенный красавец-блондин, которого не портил даже шрам на щеке – честный шрам, вместе с которым мсье Фовель получил и медаль, за службу в Алжире.

Он часто ощущал потребность сойти с холодных высот пятого этажа, отданного гроссбухам и арифмометрам, в теплую атмосферу духов, шелков, атласа – и женщин, окутанных ими, на второй этаж. Мсье Фовель всегда был рад побывать на втором этаже и даже искал предлог спуститься туда, потому что тогда ему удавалось увидеть свою богиню, модель-звезду, в которую он был влюблен отчаянно и, конечно, безнадежно.

Ибо мадемуазель Наташа, как знали ее пресса и общество в мире моды, слыла любимицей Парижа; эта темноволосая и темноглазая красавица была исключительно привлекательна, и, несомненно, перед нею открывалась фантастическая кинокарьера или брак с богатым и знатным человеком. Каждый соответствующий этому описанию парижский холостяк, каждый вдовец, а также немало женатых мужчин пытались обратить на себя ее внимание.

Мсье Фовель же происходил из добропорядочной и вполне обеспеченной семьи среднего класса; у него была завидная должность и хорошая зарплата – но его мир был так же далек от блистающего мира великолепной Наташи, как планета Земля – от сверкающего Сириуса.

Сегодня ему повезло – он успел бросить на Наташу взгляд через двери ее гардеробной. Наташа уже была одета в первое платье из тех, которые она должна была демонстрировать сегодня, – то было длинное одеяние из тонкой шерсти огненного цвета, и такая же шляпка пламенела на ее точеной головке. На воротнике платья сверкала бриллиантовая снежинка, а через руку было небрежно переброшено боа из соболей. Мсье Фовель подумал в этот миг, что его сердце сейчас остановится навсегда – так она была прекрасна… и так недоступна.

Мадемуазель Наташа обратила на мсье Фовеля взгляд своих удивительных задумчивых глаз – широко поставленных, миндалевидных, глубоких – и, конечно, не увидела его: она, показывая кончик розового язычка, с трудом подавила зевок. Дело в том, что она устала и ей было смертельно скучно. Почти никто в