Тайна «Нереиды» - Роман Буревой

— Что-то не так, я говорил, не получится, — бормотал человек с ножом.

— Не получилось, — подтвердил второй и пнул неподвижное тело.

И тут убийца заметил Вера. Выставив руку с ножом, парень двинулся на бывшего гладиатора. Он был почти мальчишкой, на верхней губе слабо пробивался пушок. Губа была короткой и не могла прикрыть сильно выдававшиеся вперед зубы. Вылитый заяц. И глаза тоже заячьи, бесцветные, косо прорезанные.

— Что тебе надо, дяденька. Валил бы ты отсюда, — прошипел Заяц.

Вер не двигался.

Тогда убийца решил, где один труп, там может быть и два, арифметика в данном случае не имеет значения, и ударил. Но рука его странным образом взлетела вверх, а нож, выбитый ударом палки, вонзился в стену. В следующее мгновение палка, описав дугу, грохнула незадачливого потрошителя по темечку. Парень, захрипев, повалился в ноги Веру. Его сотоварищ не стал дожидаться расправы, кинулся к наружной лестнице, взлетел птицей на верхний этаж, а оттуда — на крышу. Пробежал, громыхая сандалиями по черепице, спихнул кадку с цветами, перепрыгнул на соседний балкончик, смел веревку с бельем, и, закутанный в простыни и почти ничего не видя, нырнул на чердак, сопровождаемый хлопаньем голубиных крыльев и женскими воплями.

Едва убийца скрылся, как дверь на втором этаже отворилась, и на террасу выглянул дородный мужчина лет сорока.

— Опять гения убили. — Он с любопытством разглядывал неподвижное тело. — Вчера в соседнем дворе ночью одного прикончили. А сегодня уже днем зарезали. Ну и дела.

— За что их убивают? — спросил Вер. — Мстят?

— При чем тут месть? — фыркнул мужчина. — Говорят, если гения убить, платиновое сиянье из него льется настоящей платиной. Чем мучительнее смерть, тем больше платины. Видишь на камнях белое? Из-за этих клякс и гоняются за гениями. А вигилы не особенно шустрят. Пойду-ка возьму нож, поцарапаю платину, пока «неспящие» не явились.

Вер склонился над гением. Тот был еще жив. Тяжелое хриплое дыхание вырывалось из груди. Странные чувства охватили Вера. Надо же! Чувства! Раньше и одно-то вылуплялось с трудом. А теперь — и досада, и обида, и жалость — все вместе. И Вер никак не мог в них разобраться.

— Вызови «скорую»! — крикнул он мужчине вдогонку. — Этот парень жив.

Но мужчина уже скрылся в доме. Однако вигилы и сами прибыли. Первым появился центурион в красно-серой форме, а следом, мигая синими огнями, вкатилась громоздкая машина «скорой».

— Положение у него не особенно, — неопределенно протянул вигил, осмотрев раненого. Он намеренно мешкал, что было более чем странно для вигила. — Пострадавший гений. По платине в крови видно. Из-за них у нас столько мороки! Работы в два раза больше, а зарплата та же. В Иды обещали оплатить сверхурочные, но ничего не дали. И неведомо, получим ли в Календы. Власти делают вид, что не замечают проблемы.

— Опять гений? — крикнул городской архиятер[10], вытаскивая носилки. — И чего их на землю потянуло? Теперь куда ни плюнь — всюду гений.

— Я бы мог заплатить… — неуверенно предложил Вер.

Вигил с сомнением оглядел заношенную тунику бывшего гладиатора, его матерчатые сандалии.

— Сестерции тебе самому нужны, доминус. — Юния Вера он явно не узнал.

Архиятер загрузил раненого в машину. Гик был белее мела, в груди у него что-то булькало и хрипело.

— Советую основать фонд «В помощь бывшим гениям»! — крикнул медик на прощание. — К нам их привозят за дежурство штук по десять. Одних режут. Другие сами кончают с собой. Если дело так пойдет, скоро в Риме не останется ни одного гения.

Вигил засмеялся, но Вер не нашел в этой шутке ничего смешного.

На углу Вер взял у торговца горячую лепешку с сосиской, хотя не мог есть, и купил у мальчишки-лоточника номер «Акты диурны» (полчаса назад Гик здесь покупал вестник). Вер уже собирался вернуться в свою нору, когда взгляд его упал на обложку толстого ежемесячника. На красочной картинке — огромный колодец, облицованный серым мрамором. Не колодец даже, а целый бассейн. Вер почти механически взял ежемесячник, перевернул страницу и прочел надпись: «На фото таинственный Колодец Нереиды».

Все поплыло перед глазами. Веру почудилось, что он видит рябящую на солнце зеленую воду и слышит неведомые голоса. По спине пробежал озноб — ни плащ, ни туника как будто не касались уже его плеч.

Вер перелистнул несколько страниц. Ежемесячник сам открылся на нужной.

«В одной из крепостей Нижней Германии находится удивительный колодец…»

Сердце бешено колотилось. Тело обдало сначала нестерпимым жаром, потом — ледяным холодом. Колодец Нереиды! Крепость… закопченный свод… отсвет факелов. И, пробиваясь сквозь биенье крови в ушах, долетел чей-то истошный крик: «Не могу!» Память готова была проснуться. Он вот-вот вспомнит. Надо только добраться до этого колодца! Сейчас! Немедленно. Вер повернулся и зашагал к своему домику. Ему казалось, что он бежит. На самом деле он едва волочил ноги.

В спальне золотая чаша опять до краев была полна амброзией. Вер отрицательно покачал головой, уверенный, что неведомый даритель видит его жест. Зачем Веру амброзия? Пища богов приведет его на Олимп. Но Олимп не интересовал Вера.

Праздник Либерты Победительницы стали отмечать в Риме относительно недавно — около двухсот лет назад, когда запретили рабство и Большой Совет, собравшийся на свое ежегодное заседание в Аквилее, принял Всеобщую декларацию прав человека.

Этот день Элий хотел провести в одиночестве. С утра он ездил в Рим и присутствовал на жертвоприношениях в храме Либерты. На алтаре богини Свободы сжигали списки выкупленных из рабства на невольничьих рынках за пределами Империи, и сами счастливчики в белых туниках и шапочках, какие прежде носили вольноотпущенники, бросали на алтарь благовонные зерна. Авентинский холм и миртовые рощи вокруг окутались благоухающим дымом. В чаше факела, что сжимала Либерта в своей мощной руке, пылало оранжевое пламя. Ветер срывал его и уносил в ярко-синее небо над Римом.

Всем, кто поднимался на Авентин в этот день, подавали в бумажных чашках «рабское» вино, приготовленное по рецепту Катона, — жуткое пойло из смеси морской воды с водой простой, приправленное уксусом и перебродившим виноградным соком[11]. Когда-то подобной гадостью вместо настоящего вина поили рабов. Теперь каждый свободный человек раз в год должен был хлебнуть этой отравы, чтобы понять, каково рабство на вкус. После того как, морщась и давясь, участник церемонии проглатывал рабское пойло, жрицы храма Либерты подносили в серебряных чашах столетний фалерн. На каждой чаше было выбито «Вкуси Свободы». Подавая чашу, жрица произносила ритуальную фразу: