Ангел в эфире - Светлана Владимировна Успенская

— Я-то ничего не хочу… Красится во все цвета радуги, аж в глазах темно… А этот кирпичный румянец! Как будто ее по скуле звезданули!

— Слушай, ты же гримерша, вот и подскажи ей, посоветуй!

— Скажешь ей, как же! Она ведь у нас все знает лучше всех, сразу спорить начнет… Пусть выглядит дура дурой, мне-то что!

Настя нетвердым шагом проскользнула в туалет, еле сдерживая слезы. Неужели она действительно так ужасно выглядит? И ведь никто, никто не откроет ей правды! Ни одна сволочь! Все будут только улыбаться и отпускать дежурные комплименты, которые она, глупышка, раньше принимала за чистую монету.

Склонившись над раковиной, девушка умылась, чтобы поскорей избавиться от краски, которую все утро, слой за слоем прилежно накладывала на лицо.

А потом заявила матери, что отвратительно себя чувствует, надо бы отложить запись передачи. Наталья Ильинична разахалась, режиссер надулся, оператор выругался, герой передачи разнервничался, опасаясь, что съемки отменят навсегда и что канула в Лету его надежда на скорую телевизионную славу.

Настя уехала домой. Целые сутки она провалялась на диване с мокрым полотенцем на лбу, уверяя родителей, что чем-то отравилась, и отказываясь от нянюшкиной оздоровительной стряпни. Перебирала в уме свои обиды, в том числе и обиду на конкурировавшую с ней студентку филфака, которая двух слов по-английски связать не умела, зато по-русски щебетала гладко, импровизировала перед камерой свободно и раскованно. Филологичку приберегали для прямых эфиров, и даже Наталья Ильинична ценила эту девушку, Лену Поречную, которая, кроме своего папы, директора горторга, обладала еще и некой самостоятельной ценностью в виде всех вышеперечисленных качеств и свойств.

Наталья Ильинична бесспорно отдавала ей должное и даже порой колебалась, кого ставить в эфир — родную ли дочку, которая часто терялась перед камерой, лишаясь органичности и телегеничности, цедила сквозь зубы заученные фразы, не могла блеснуть импровизацией, а только светила смазливым личиком — однообразно и ровно, красиво, но бесчувственно, — или ставить в эфир горторговскую Лену, такую живую и естественную, обладавшую нежно-пастельной русской красотой и гладенькой речью, без всяких прилежащих «э», «значит» и «м-м-м», которыми Настя часто грешила в неистребимом смущении.

А Настя ревниво думала, что Лена Поречная могла бы просветить ее насчет грима, объяснив по дружбе, что при такой природно яркой внешности, как у нее, с макияжем перебарщивать опасно. Однако противная филологичка не удосужилась помочь приятельнице — конечно, намеренно, преследуя свои тайные цели. Какие? Известно какие!

Дело в том, что буквально на днях в их город должны были прибыть телевизионные волонтеры из Западной Европы. Западники искали свежее лицо, не испорченное столичной захватанностью и шаблонностью. Лицо это требовалось им для съемки передач о среднерусских городах. Привлекательными казались даже не столько огромные европейские гонорары, сколько предполагавшаяся поездка за рубеж, — ведь по замыслу иностранных продюсеров каждому русскому городу противопоставлялось небольшое европейское поселение.

Таким образом, съемки обещали превратиться в захватывающий вояж, после которого, имея в загашнике совместную с западниками работу, можно было — даже и должно! — замахнуться на что-то большее… Про столицу теперь даже и не мечталось… Фи, Москва! Провинция, задворки Европы, большая деревня… Про Питер тоже не вспоминайте, не стану брать… А вот стажировка в телеакадемии в Париже, приглашение на французский ТФ-1 со всеми прелестями и достоинствами зарубежного житья-бытья, райского, небывалого, прелестного…

Настя считала себя достойной кандидаткой на роль ведущей — ведь и иностранный язык (даже два иностранных) у нее беглый, и в кадре она хороша, да и вообще, кто, как не она, заслуживает подобного успеха! Ведь еще с детства, с самого рождения, она достойна была всего самого лучшего, и без всякого конкурса…

Наконец-то стала понятна причина коварного молчания Поречной, которая конечно же тоже метила на Запад, обращая Настины ошибки в собственные достоинства, а ее неудачи — в свой личный триумф. Верно, филологичка тоже мечтала о Европе и грезила о ТФ-1…

Да только как она посмела, эта горторговская выскочка! С такими-то ушами! С таким вздернутым, почти свинюшечьим носом! С жалкими сосульками вместо волос, которые в кадре смотрятся уныло, если только их не вздыбить до небес тоннами фиксирующего лака!

Однако, думала девушка, еще не поздно все исправить, можно еще сделать шаг назад, то есть на самом деле вперед… Тем более, что мама, конечно, поможет, и Ленке не видать Европы как своих собственных ушей — оттопыренных мартышечьи-круглых ушей, которые она напрасно маскирует жидкими осветленными прядками…

А когда Плотникова победит — вполне заслуженно, честно, без протекции, на одних очевидных достоинствах, она, конечно, примирительно протянет Поречной дружескую ладонь. Скажет:

— Мне очень жаль, что не ты победила. Ты ведь достойнее меня, честно… Хочешь, я откажусь?

Конечно, та скажет, что отказываться не надо, просто не может она другое сказать, а потом примется расстроенно хлюпать носом, утирая навернувшиеся слезы. А Настя примется гладить ее по спине, утешая, как лучшая подруга:

— Ну что ты, Лена… Не надо… Говорят, скоро американцы приедут, и тогда ты сможешь…

Но Лена будет плакать — безутешно и безостановочно, потому что, конечно, поймет, несмотря на Настины успокоительные слова, что такой шанс в жизни случается только раз, один раз — а больше никогда, никогда, никогда!

Провалявшись в постели до вечера, Настя решила, что пора бы ей выздороветь. Надо срочно подготовить достойный материал для европейских волонтеров. Мама, конечно, на просмотре покажет лучшие из ее лучших сюжетов, на то она и мама. Однако на маму надейся, как говорится, а сама не плошай…

Настя даже составила план, как помириться с гримершей, какими словами и под каким предлогом: сначала расстроенно сообщить ей, будто собака сожрала всю ее домашнюю косметику и потому воленс-неволенс приходится отдаться ей на милость, потом снисходительно одобрить ее работу, а потом ввести гримировку в обычай, в привычку, потом уже требовать ее, как причитающегося по праву и безусловно необходимого…

Однако случилось Непоправимое. Мама, вернувшись с работы, вдруг объявила, чернея лицом, что западники, просмотрев несколько кассет, выбрали Поречную.

Ахнув, Настя упала животом на кровать, стараясь рыдать не слишком громко.

Оказалось, волонтеры прибыли раньше, чем их ждали. В текущей работе девушек смотреть не стали — а ведь именно на это рассчитывала Настя. Иностранные халявщики вполглаза, бегло просмотрев архив, решили, что Поречная им по всем статьям подходит. И как Настина мама ни подсовывала им дочкины репортажные работы, как ни рекламировала свое дитё, тайно радуясь, что у них разные фамилии и потому семейный протекционизм, очевидный для местных обывателей, останется