Размышляя о Брюсе Кеннеди - Герман Кох

— Не надо проводов. Меня не будет всего лишь неделю. Туда и обратно.

В то утро она, как всегда, приготовила бутерброды для детей. Потом отвезла их в школу. Когда подошли к классу, Алекс заартачился и, убедившись, что никто на него не смотрит, едва коснулся губами ее щеки, а вот Сара так и повисла на ней — крепко обхватила руками ногу Мириам, словно никогда больше ее не отпустит.

— Да я всего на несколько дней, — прошептала на ушко дочери Мириам. — Мы будем звонить друг другу каждый день.

Она не решилась посмотреть Саре в глаза и, только выйдя на улицу, достала из сумочки бумажный носовой платок.

Бену надо было на закрытый просмотр, и это значительно облегчило процедуру отъезда. Сначала она хотела поехать в аэропорт на поезде, но в последний момент все же вызвала такси.

Шофер пытался завязать с ней разговор. Она конечно же отвечала — даже более обстоятельно и вежливо, нежели предполагала, — но мыслями была в зале отлета, у стойки регистрации.

По-настоящему чувство облегчения пришло, когда она оказалась в зоне беспошлинной торговли. Сперва долго листала всякие журналы, наконец решила взять все скопом, потому что поблизости не было никого, кто бы прокомментировал эту покупку. Она с трудом дотащила до своего кресла в салоне тяжеленный пластиковый пакет с нидерландскими, английскими и американскими изданиями «Эль», «Мари-Клер», «Космополитен», «Гламур», «Ин стайл», «Аллюр», «Ши ред», «Ив» и «Хэлло!». Чувство свободы еще усилилось, когда самолет поднялся над облаками. К обеду она заказала бутылочку красного вина и принялась изучать журналы. Их было так много, что ею овладела навязчивая идея до посадки непременно хотя бы пролистать их все — дурацкое поручение, навязчивая обязанность перед кем-то или чем-то, казалось присутствовавшим в самолете. На промежуточной остановке в Барселоне по пути в Херес-де-ла-Фронтера она бросила в кресле всю эту кучу журналов.

В Чипионе она припарковала «СЕАТ» на полупустой стоянке возле гавани. Прежде чем выйти из машины, посмотрелась в зеркало заднего вида. Увидела свое лицо, но отражение не соответствовало ее ожиданиям, вернее, с таким лицом не захочешь появиться на съемочной площадке американского художественного фильма. Откуда столько морщин и полосок, будто она долгое время провела на солнце без защитного крема? Казалось, под кожей щек скопилось чересчур много воздуха, а в темно-синих мешках под воспаленными, красными глазами заметны фиолетовые прожилки, веером разбегавшиеся в разные стороны.

Она вдруг увидела себя за металлическим заборчиком или лентой, которыми, наверное, отгораживают съемочную площадку. Молодые крепкие ребята в многоцелевых безрукавках службы безопасности переговаривались по рациям.

— Can I help you ma’am? [34]— обратился к ней юноша с копной кудрей и тремя колечками в ухе, тот самый, что ждал в джипе, когда Брюс Кеннеди забежал в «Рейну Кристину».

— I… i am… [35]— Она слышала, как подыскивает слова, хочет что-то сказать, но ничего не получается. И смолкла.

Молодой человек долго и испытующе смотрел на нее.

— Are you crying ma’am? [36]

Она выругалась, глядя на свое отражение в зеркальце. «Ну чем я тут занимаюсь?» Перевела дух и кончиками пальцев потыкала щеки. Там, где пальцы касались кожи, остались белые пятна, и цвет туда возвращался медленно, слишком медленно.

Чем я тут занимаюсь? За сегодняшний день она уже второй раз переводит дыхание с этими словами. Первый раз — перед зеркалом в гостиничном номере. После похода в прокатную контору она вернулась в «Рейну Кристину» переодеться. Что-то было не то в ее выцветших джинсах, белой футболке «Эскри» и в черных с красным шлепанцах «Пума», как будто обыкновенность авто и обыкновенность ее одежды разом перестали сочетаться — полная девальвация. В таком виде она походила на одинокую секретаршу в отпуске, которая, как все секретарши, явно ищет мужчину.

В номере она примерила перед зеркалом две привезенные из дома юбки. Начала с «самой приличной» из двух, которая была чуть выше колена, она надевала ее в особых случаях — на премьеры, — чаще всего в сочетании с темным жакетом. Вздохнув, бросила на постель белую футболку и приложила к ней просторную черную блузку с прозрачными рукавами. На мгновение прикрыла глаза и представила себе автомашину, ожидавшую ее внизу возле террасы, но опять что-то не склеивалось, и, избавившись от имиджа секретарши, она в лучшем случае вскарабкивалась до уровня директрисы бюро по найму.

Она испробовала всевозможные комбинации, со все возрастающей скоростью меняла обтягивающие брюки на более свободные, снова возвращалась к джинсам, то поверх сапог, то в сочетании с белыми спортивными тапками, то опять со шлепанцами.

Сколько ни переодевалась, она все больше убеждалась в совпадении своего поведения перед зеркалом со сложившимся представлением-клише. И особенно ее раздражало отнюдь не собственное поведение. Такое происходило уже миллионы раз, с несчетным множеством женщин перед таким же множеством зеркал, с хихикающими, а может, и плачущими барышнями, с замужними женщинами, собиравшимися провести вечер с подругами, с вызывающими сочувствие старыми девами, пока не встретившими своего мужчину, но прихорашивающимися ради того самого ужина при свечах, на который в конце концов никто так и не явится.

Во всех многочисленных второразрядных фильмах, мыльных сериалах и телевизионных экранизациях третьесортных спектаклей женщины перед зеркалом в убыстрявшемся темпе и с растущим отчаянием, вдобавок подстегиваемые бешеным проблесковым монтажом, примеряют содержимое своих шкафов — но в конце концов сметают все кучей на пол, и сцена завершается, вполне предсказуемо, нарядом, с которого начиналась.

— Видела бы ты меня! — скажет она позднее Лауре. — Помнишь, как мы ходили с тобой на прием в Академии кино сотню лет назад? Так же извелась вся, а, спрашивается, чего ради?

Лаура потом долго смотрела на нее, а Мириам припомнилось, что в тот самый вечер она, Мириам, вскоре после полуночи впервые поцеловалась со своим мужем. Я ведь рассказывала? Спрашивается, чего ради?

Наконец она достала из чемодана последнюю вещь — укороченную юбку, которую считала «не особенно приличной». За несколько месяцев до поездки она покупала одежду ребятишкам и увидела ее в очень дорогом магазине. Юбка сразу бросилась ей в глаза, она висела так, словно желала сегодня же кого-то осчастливить. Мириам сразу направилась в примерочную, но надеть юбку не отважилась. Прежде всего ее останавливала реакция продавщицы, которая сначала смерит ее взглядом с головы до ног, а потом скажет что-нибудь вроде «эта вещица подойдет и в таком возрасте». Юбка была черная, но слева украшена плодовым принтом, кстати, что это, собственно говоря, — яблоки?.. персики?.. манго?.. Она присмотрелась. Кожица плодов мягко-красная, с приглушенным бархатистым отливом, как у фруктов на натюрмортах. Дизайнер стремился, по-видимому, в первую очередь подчеркнуть именно мягкость, подумала Мириам. Вроде как намек, настраивающий покупателя на саму суть юбки — так кубики льда в бокале на упаковке прохладительного напитка вызывают желание утолить жажду.