Золотой осел. Апулея. Архетип трансформации - Мария-Луиза фон Франц

Таким образом, мы касаемся здесь тайны Тени и abaissement du niveau mental: секса, в его чисто безличной, необусловленной сути — плодородие, тень, растворение и оплодотворение всего. Если мы поймем фестиваль бога Риса в таком смысле, мы поймем, что здесь мы затрагиваем весь процесс, представленный в этой книге, а именно, спуск в преисподней, и что бог Рис, смех, обладает очень опасным, обоюдоострым аспект. Например, в И-Цзин гексаграмма 58, Туй («веселый», или «радостный»), говорит, что «радостный близок к убийству и смерти». Радостный имеет отношение к металлу, смерти и осени.

У Апулея видно, насколько смех, чувство юмора, которым он, очевидно, обладает, является неоднозначной вещью. Он иногда использует его, как и многие другие, для того, чтобы держаться подальше от жизни. Это характерно для невротических личностей, которые, когда становятся вовлеченными, когда судьба приходит к ним в виде эмоциональной вовлеченности, быстро устраивают элегантную шутку, превращая её в нечто легкое и забавное, и выскакивают из вовлеченности наружу. У меня были анализируемые, которые не умели быть серьезными. Всякий раз, когда затрагивалось то, что могло бы вызвать в них трогательность или эмоциональность, они шутили, чтобы отгородиться от этого. Это форма смеха, которая используется как орудие убийства, чтобы убить жизнь. Это интеллектуальная уловка, способ притвориться старым: это осень жизни, а не молодость. Молодежь должна быть внутренне вовлеченной. Такое ироническое отношение показывает, что человек дистанцируется в самый неподходящий момент, и это совершенно невротическое поведение. Противоположность этому — освобождение смеха. Шопенгауэр даже сказал, что чувство юмора — это единственное божественное качество в человеке. Юнг всегда говорил, что если пациент с пограничным состоянием обладал чувством юмора, шанс на выздоровление был на девяносто процентов выше.

Еще одна проблема для нормальной личности заключается в том, что, когда затронуты более глубокие слои бессознательного, или если пытаешься вызвать их в активном воображении, бессознательное стремится к отображению их в эмоционально-патетическом стиле, который современному человеку сложно вынести. Он воспринимается театрально, по-ребячески и напыщенно.

Долгое время у меня не получалось активное воображение, потому что образ, появлявшийся из бессознательного, говорил «Внемли!» или что-то в этом роде, и я просто отключалась. Юнг говорил, что у него такие же проблемы, потому что очень трудно записать то, что кажется обилием мелодраматичного, эмоционального материала. Но таков стиль бессознательного, хотя он и шокирует эстетические и литературные чувства. Войти в него и принимать его всерьез, сказав: «Ну, в конце концов, я не собираюсь публиковать этот материал, и если моя душа говорит на этом языке, я буду записывать и смотреть на него объективно» — это тест на смелость.

То, что здесь включается — это психическое отношение к примитивному карнавальному празднику, и ситуация плоха, поскольку она оказывает явно негативное влияние на сознание Луция. Большой обман и коллективная шутка, которую играют с ним, уничтожают его полностью, и вводят его в состояние чувства неполноценности, в слезы и полное отчаяние, так что abaissement du niveau mental и распад прежнего сознательного отношения даже ускоряются.

Он теряет последнюю каплю снобизма, или чувства собственного достоинства, и уменьшается до абсолютно беспомощного состояния. Но, если смотреть с стороны, мы видим, что он начинает прикасаться к более человеческому уровню своей личности.

Когда он возвращается к Фотис, в отчаянии она признается, насколько большую роль она играла в этой мистификации, обменивая волосы на шерсть, таким образом дав людям возможность посмеяться над Луцием. Чтобы исправить это, она предлагает ему увидеть тайные магические действия своей хозяйки, Памфилы. Как покажет продолжение истории, она делает еще одну ошибку, благодаря которой Луций еще глубже увязает в трясине. Как я уже указывала, у нее должно было быть бессознательное сопротивление, из-за его бесчеловечного отношения к ней, за которое она платит той же монетой. Она позволяет ему подняться ночью на чердак и увидеть, как Памфила натирается особой мазью, и при помощи заклинаний превращается в птицу, чтобы улететь к своему любовнику.

Луция быстро охватывает желание испытать это самому, и он хочет, чтобы Фотис украла мазь для него, так чтобы он также смог превратиться в птицу. Но она опасается, что, если ему это удастся, он никогда не вернется. Он клянется, что он не будет пытаться убежать, а, скорее, он хочет быть «крылатым Амуром, стоящим рядом с ней, Венерой». Эта маленькая фраза, которую вряд ли кто замечает, относится к тому, что имеет значение позже: к сказке об Амуре и Психее. Это первый намек на этот мотив. Луций также говорит здесь, что он хочет использовать магическую силу, так чтобы он мог сравниться с богом.

Он получает то, чего хочет, потому что становится богом, хотя и в образе животного, поскольку Фотис ошибается в выборе мази, так что, когда он ожидает роста перьев, у него вместо того вырастает длинный хвост, и он обнаруживает, что превратился в осла, и хотя внутренне он чувствует себя как человек, внешне он только может сказать: «И-а!» Он смотрит на Фотис глазами, полными слез, и та говорит, что обратное заклинание очень просто, слава Богу, ему просто нужно съесть несколько роз, и тогда он вернется в человеческий облик, и что завтра утром она отыщет их для него.

Здесь стоит вспомнить, что все египетские боги — величайшие из богов, которым поклонялись в то время, и которым в конце концов стал поклоняться сам Апулей — имели головы животных. Боги во всех исходных, первобытных религиях были животными-лекарями, духовными, божественными животными. Таким образом, гротескное преображение Луция есть невольное обожествление, к которому он пришел неверным путём.

Мотив превращения в животное неоднозначен, потому что животное может означать как что-то положительное, так и отрицательное. С одной стороны, есть мотив животных-помощников, лошади, лисы, и так далее, что обычно интерпретируется как животный инстинкт, показывающий нам путь. Как и у теплокровных животных, у нас есть, конечно, много инстинктивных моделей: голод, страх смерти, и многие другие — которые параллельны нашим, и поэтому, если животное появляется в мифологии или во сне, это будет означать действовать так, как это животное. С другой стороны, в мифах очень часто встречается мотив животного-помощника, которое в конце концов просит, чтобы его обезглавили.

В сказке братьев Гримм «Золотая птица», и во многих другие сказках животное просит, чтобы его обезглавили, и когда это происходит, оно становится человеком и говорит: «Меня превратили в животное, и теперь я искуплен, будучи проклят как животное». Что это значит? Смотря извне, я бы сказала, что это, вероятно, показывает разницу между инстинктивным поведением животного и человека. Эмоциональность для человека не зарезервирована. У высших животные, возможно, есть такое же чувство. Но чего у животных, вероятно, нет — это понимания того, что с ними происходит.

Я не думаю, что животные, пройдя через жизненный опыт, опираясь на свои модели поведения, задумываются об этом позже. Объективные размышления о собственном поведении и опыте, похоже, ограничиваются человеком, потому что это кажется специфической чертой нашего вида. Где же этот импульс возникает?