Любовь среди рыб - Рене Фройнд

Йу-ху-ху-ху-ху.

О’кей, признаю, описание дурацкое.

Но у меня, по крайней мере, по спине побежали мурашки, я покрылся гусиной кожей, и она уже не сходила с меня, одна волна озноба сменялась другой, заставляя меня дрожать.

Извините меня, пожалуйста, я становлюсь высокопарным, словно человек, живущий в XIX веке. Мои собственные попытки я оставлю за завесой молчания.

— Это может каждый. Только начни, поэт. Йу-ху-ху! — сказал Август, но не так-то это оказалось просто. Когда я испустил из горла каркающий хрип, вдруг появились две хищные птицы — наверное, хотели посмотреть, не валяется ли где-то поблизости их издыхающий соплеменник.

Но ликующий вопль представлял собой лишь подготовку. Август хотел научить меня настоящим тирольским трелям, которые мы могли бы петь вместе.

— Для меня в первую очередь важно, чтобы ты не путался в тексте, понял, поэт? — сказал он, чтобы потом с величайшей серьезностью продиктовать мне: — Хуль-йо-и-дири-ди-ри, холь-ла-раи-хо-и-ри.

И я сперва повторял за ним, а потом пел за ним, а под конец мы пели вместе. Я должен был стоять прямо и в то же время расслабленно, уже одно это для меня почти так же сложно, как двойное сальто, к тому же я должен был еще и дышать, и расслабить язык. Думаю, я выглядел как совершенно спятивший человек. Но это доставляло радость, такую радость — послать миру первые собственные тирольские трели. Позвоночник при этом вибрирует, Август объяснил:

— Когда почувствуешь здесь вибрацию, значит, все правильно. Да, здесь, между лопаток. Там, откуда у ангелов растут крылья. Пение исходит из самой середины. Это крик из глубины сердца.

Август показал невероятную виртуозность в пении верхним голосом, на терцию или на квинту выше, как он мне объяснил, и когда он пел вместе со мной, тогда это звучало более-менее красиво. Вообще-то красиво на разрыв аорты.

— Хуль-йо-и-дири-ди-ри, холь-ла-раи-хо-и-ри!

Теперь я хочу немного посидеть у озера, посмотреть, не смогу ли услышать в памяти отдаленное эхо звуков. Знаете, как это здесь называют? «Подпустить». Вслушаться. Я думаю, слово «врубиться» близко к этому. «Врубиться» не означает оставить что-то закрытым (мешок, например), это противоречит смыслу слова. Врубиться означает впустить в себя. УСЛЫШАТЬ.

Август еще вернется, и я отдам ему письмо. У него дела в лесу. Он заготавливает подкормку для дичи на зиму. Буду рад, если Вы черкнете мне пару строк. Вы же знаете, где я.

С приветом,

Фред

Дорогая Сюзанна!

После трех дней в тишине и одиночестве я был уже на волосок от того, чтобы разозлиться, потому что Вы мне так ни разу и не ответили. Теперь не знаю, то ли Август не отправил письма, то ли тут вообще перестала существовать прежняя международная почта, то ли Вы не хотите мне отвечать. И был ли вообще теоретически возможен Ваш ответ за такой краткий временной промежуток. Так что я сразу забыл про всякий намек на злость и вместо этого хочу отдать должное естественному процессу писания письма карандашом на бумаге, который разыгрываете в том же органическом ритме, что присущ почтовой службе. И если Вы получите от меня письмо или я от Вас, тогда у нас в руках действительно будет часть другого. Поначалу лишь содержательно, через слова. Затем формально, через выбор бумаги, который у меня, естественно, допускает меньше вариаций, и через начертание букв! Не надо быть графологом, чтобы по почерку человека уметь считывать очень многое. Кроме того, я верю, что в письмах сохраняются следы ДНК или крохотные частицы запаха. Если это важно для полицейской фиксации следов, почему не должно быть важно для нашего общения? Только потому, что мы не видим следов? Подумайте об одном из великих, подумайте о Маттиасе Кладиусе и его «Вечерней песне» — «Взгляните на луну. Видна лишь половина. Но все-таки она кругла и хороша!»

Боже мой, дорогая Сюзанна, каким убогим стал наш электронный мир! Вы скажете, да-да, ладно, только восторгайся и дальше, поэт, и я признаюсь, что я и сам никогда бы не поверил, как кардинально меняется жизнь — после пары дней без электричества, без приборов, без телевизора, радио, мобильника, компьютера. Вам это прекрасно известно, ведь эта хижина Ваша! Куда вдруг девается всякий шум, перманентная болтовня, прорывающаяся на первый план чепуха, которой мы усыпляем наши дни, заполняем их, захламляем. Когда все это исчезает, вдруг возникает тишина! Я чувствую себя в контакте. Вы понимаете? В контакте со всем. Даже с самим собой!!!

Солнце опускается за гору.

Вода рябит.

Деревья, которые колышет ветер.

Жара. Когда уже явится Август?

Не знаю.

Сижу на мостках и гляжу. Порою закрыв глаза.

Наплавался вдоволь средь рыб.

Может быть, Вам, как моей издательнице, это и неприятно слышать, но у меня крепнет такое чувство: словеса — вот что больше всего препятствует мне в том, чтобы предаться блаженству бытия.

Когда сегодня, например, садилось солнце, я думал, о, как это красиво, а потом начал сравнивать сегодняшний закат со вчерашним, который наколдовал больше зарева на вершинах гор, и потом подумал, какая же погода будет завтра и какой закат будет завтра, вообще закаты напоминают мне времена с Сибиллой в Тоскане, было бы неплохо, если бы и сейчас здесь была Сибилла, или Анна, или каково здесь было бы с Шарлоттой… И мысль ушла, ее сменила другая. Вечное колесо, о которое мы сами же бьемся! Разве это не безумие, когда человека постоянно мучают словеса? Нельзя, чтобы мы давали названия вещам. С этого начинается путь заблуждений. Уже с самого называния. Дело не в назывании, не в обозначении. И вовсе не в том, что названо и обозначено!!!

Я есть. Здесь. Я больше не могу применять словеса. Я больше не должен применять словеса. То, что я переживаю, я не могу описать словесами. Это совершенное настоящее время. Или, говоря по-писательски, окончательное настоящее время. Я смотрю на облака, но не думаю: вот облака. Они не снаружи от меня. Они не отделены от меня. Единственная реальность — мистическая. Это осознание внезапно предстало передо мной в кристальной ясности.

Август идет! У него для меня письмо!

Дорогой господин Фирнайс!

Поскольку по прихоти почты или из-за задержки на выходные дни я получила все Ваши письма разом, то и отвечать буду, так сказать, аккумулированно. Как Вам известно, я не безумно систематичный человек и пытаюсь завуалировать это списками, которые хотя бы выглядят систематично. Кроме того, я пишу Вам не от руки, а на apple, чтобы Вам не пришлось так же мучиться, разбирая мой почерк, как я мучилась с Вашим.