На дороге - Джек Керуак

– Сал, – закричал он, хватая меня за руку, – ты только посмотри на этот старенький городок. Ты только подумай, как здесь было сто – да куда там, к черту, всего восемьдесят, шестьдесят – лет назад: у них была опера!

– Ага, – сказал я, подражая одному из его персонажей, – но они-то здесь.

– Сволочи, – выругался он. И отправился отдыхать дальше под ручку с Бетти Грэй.

Бэйб Роулинс оказалась довольно предприимчивой блондинкой. Она знала один старый шахтерский домик на окраине, где мальчики в эти выходные могли бы ночевать: нам нужно было лишь вычистить его. К тому же, в нем можно было закатывать большие вечеринки. Это была старая развалюха; внутри на всем лежал дюймовый слой пыли, еще там было крыльцо, а на задах – колодец. Тим Грэй с Рэем Роулинсом засучили рукава и приступили к уборке, и эта громадная работа заняла у них весь день и еще часть ночи. Но они заначили ящик пива – и все было здорово.

Что касается меня, то мне в тот день поручалось сопровождать Бэйб в оперу. Я надел костюм Тима. Всего несколько дней назад я приехал в Денвер как бродяга; теперь же на мне сидел четкий костюм, под руку – ослепительная, хорошо одетая блондинка, и я кланялся разным персонам под канделябрями в фойе. Что бы сказал Джин с Миссиссиппи, если б увидел меня!

Давали «Фиделио».

– Хакая хмарь! – рыдал баритон, восставая из темницы под стонущим камнем. Я рыдал вместе с ним. Я тоже вижу жизнь вот так. Опера меня настолько увлекла, что я ненадолго забыл обстоятельства собственной сумасшедшей жизни и потерялся в великих скорбных звуках Бетховена и богатых рембрандтовских тонах повествования.

– Ну, Сал, как тебе постановка этого года? – гордо спросил меня потом Денвер Д.Долл на улице. Он был как-то связан с Оперной Ассоциацией.

– Какая хмарь, какая хмарь, – ответил я. – Совершенно великолепно.

– Теперь тебе непременно надо встретиться с артистами, – продолжал он своим официальным тоном, но, к счастью, забыл об этом в горячке других дел и исчез.

Мы с Бэйб вернулись в шахтерскук хижину. Я разоблачился и тоже взялся за уборку. Это была гигантская работа. Роланд Мэйджор сидел посредине большой комнаты и отказывался помогать. На маленьком столике перед ним стояла бутылка пива и стакан. Пока мы носились вокруг с ведрами воды и швабрами, он предавался воспоминаниям:

– Ах, если бы вы только могли поехать со мною, попить чинзано, послушать музыкантов из Бандольи – вот тогда бы вы пожили по-настоящему. И потом – жить в Нормандии летом: сабо, старый тонкий кальвадос… Давай, Сэм, – обращался он к своему невидимому собеседнику. – Доставай вино из воды, посмотрим, хорошо ли оно охладилось, пока мы ловили рыбу. – Ну, прямо из Хемингуэя, в натуре.

Позвали девчонок, проходивших мимо:

– Давайте, помогите нам тут все вычистить. Сегодня все к нам приглашаются. – Те помогли. На нас работала здоровенная бригада. В конце пришли певцы из оперного хора, в основном – молодые пацаны, – и тоже включились в работу. Солнце село.

Когда дневные труды были закончены, Тим, Роулинс и я решили привести себя в божеский вид перед грядущей великой ночью. Мы пошли на другой конец города, к общежитию, куда поселили оперных звезд. Было слышно, как начинается вечерний спектакль.

– В самый раз, – сказал Роулинс. – Цепляйте бритвы, полотенца, и мы тут наведем блеск. – Еще мы взяли щетки для волос, одеколоны, лосьоны для бритья и, нагруженные таким образом, отправились в ванную. Мы мылись и пели.

– Ну не клево ли? – не переставал повторять Тим Грэй. – Мыться в ванне оперных звезд, брать их полотенца, лосьоны и электробритвы…

Это была чудесная ночь. Сентрал-Сити расположен на высоте двух миль: сначала пьянеешь от высоты, потом устаешь, и в душе зажигается лихорадка. По узкой темной улочке мы приближались к фонарям, опоясывавшим оперный театр, затем резко свернули направо и прошлись по нескольким старым салунам с вечно хлопающими дверьми. Большая часть туристов была в опере. Мы начали с нескольких особо крупных кружек пива. Еще там имелся пианист. Из задних дверей открывался вид на горные склоны в лунном свете. Я испустил вопль. Ночь началась.

Мы поспешили к себе в развалюху. Там всё уже готовилось к большой вечеринке. Девочки – Бэйб и Бетти – приготовили закусон: бобы с сосисками; потом мы потанцевали и честно начали с пива. Опера закончилась, и к нам набились целые толпы молодых девчонок. Роулинс, Тим и я только облизывались. Мы хватали их и плясали. Музыки не было – одни танцы. Хижина заполнялась народом. Начали приносить бутылки. Мы рванули по барам, а потом – обратно. Ночь становилась все неистовей. Я пожалел, что здесь нет Дина и Карло – а потом понял, что они бы чувствовали себя не в своей тарелке и были бы несчастливы. Как тот человек в темнице под камнем, с хмарью, что поднимался из этого своего подземелья, они были презренными хипстерами Америки, они были новым разбитым поколением, в которое я и сам медленно вступал.

Появились мальчики из хора. Запели «Милую Аделину». Еще они выпевали фразы типа «Передай мне пиво» и «Что ты зенки мне свои таращишь?», а также издавали своими баритонами длинные завывания «Фи-де-лио!»

– Увы, какая хмарь! – спел я. Девочки были потрясные. Они выходили обниматься с нами на задний двор. В других комнатах стояли кровати, невымытые и покрытые пылью, и мы с одной девчонкой как раз сидели на такой кровати и разговаривали, когда внезапно ворвалась целая банда молодых билетеров из оперы – они просто хватали девчонок и целовали их без должных церемоний. Эти пацаны – совсем малолетки, пьяные, растрепанные, возбужденные – испортили нам весь вечер. Через пять минут все девчонки до единой исчезли, и началась замечательная мужская пьянка с ревом и стучанием пивными бутылками.

Рэй, Тим и я решили прошвырнуться по барам. Мэйджор ушел, Бэйб и Бетти тоже не было. Мы вывалились на ночной воздух. Все бары от стоек до стен были забиты оперной толпой. Мэйджор возвышался над головами и орал. Настойчивый очкастый Денвер Д.Долл пожимал всем руки и говорил:

– Добрый день, ну как вы? – А когда пробило полночь, он стал говорить: – Добрый день, ну а вы как? – Один раз я заметил, как он уходит с кем-то из персон. Потом вернулся с женщиной средних лет; через минуту уже разговаривал с парой молодых билетеров на улице. Еще через минуту он жал мне руку, не узнавая меня, и говорил: – С Новым Годом, мой мальчик. – Он не был пьян, его просто пьянило то, что он любил: тусующиеся толпы народа. Все его знали. – С Новым Годом! – кричал он, а иногда говорил: – Счастливого Рождества. – И так все время. На Рождество он поздравлял всех с Днем Всех Святых.

В баре сидел тенор, которого все очень уважали; Денвер Долл настоял на том, чтобы я с ним познакомился, и я пытался теперь этого избежать; его звали Д'Аннунцио, или как-то типа этого. С ним была его жена. Они кисло сидели за столиком. У стойки торчал какой-то аргентинский турист. Роулинс пихнул его, чтобы освободить себе место; тот обернулся и зарычал, Роулинс отдал мне свой стакан и одним ударом сшиб туриста на медные поручни. Тот моментально отключился. Кто-то закричал; мы с Тимом подхватили Роулинса и уволокли. Неразбериха была такая, что шериф даже не смог протолкаться через толпу и найти потерпевшего. Роулинса никто не мог опознать. Мы пошли по другим барам. По темной улице, шатаясь, брел Мэйджор: