Прощай, Германия - Николай Николаевич Прокудин

на Ленинскую комнату. Комбат выделил солдата-недомерка, который умел сносно и почти без ошибок писать по-русски, потому что был действительно русским в основном нерусском по национальному составу батальоне.

Этот Кашкин был как говорится тормознутым: буквально засыпал на ходу, часто на полуслове задумывался и замирал, все у него валилось из рук и делалось сикось-накось. Непутёвый молодой боец только прибыл из учебного полка из соседнего гарнизона, и казалось, был словно заморожен. Однажды он возьми, да и выкинь такой фортель…

Дело было так. Батальон заступал в наряд, солдат не хватало, и как Громобоев не пытался отбить бойца, всё равно недотёпа Кашкин попал в состав караула. Как назло, по закону подлости, и Эдуард в последний момент был назначен дежурным по полку вместо прихворнувшего Изуверова. Внезапно среди ночи в дежурку ворвался взводный Раскельдиев. Узкие глаза лейтенанта — азиата заметно расширились, и в них стоял ужас. С порога он завопил:

— Солдат пропал!

— Кто? Как пропал?

— Ваш Кашкин ушёл с поста! Разводящий со сменой прибыл, а его нет на месте!

Эдик бросил ключи от сейфов на стол помощнику и со всех ног помчался к охраняемым складам — солдата на посту действительно не было. Ни солдата, ни автомата. А с автоматом ещё и шестьдесят патронов. Забили тревогу, вызвали комбата, начальника штаба, подняли батальон по тревоге. Обыскали полк, обошли казармы, столовую, клуб — Кашкин словно провалился сквозь землю, нет нигде. Доложили командиру полка, в штаб округа. Пока докладывали, им позвонили от соседей — из учебного полка.

— Чей боец Кашкин? Ваш?

— Наш, — отвечает командир полка полковник Плотников.

— Ищете?

— Ищем!

— Можете не искать, он у нас, на губе сидит.

— Как он у вас оказался? — выдохнул с облегчением комполка.

— По старой памяти в гости наведался. Он ведь у нас полгода учился.

— Оружие и патроны на месте? Всё при нём?

— Автомат на месте, но пять патронов он успел расстрелять.

— В кого…

Сердце командира полка неприятно сжалось и воздуха стало катастрофически не хватать.

— В свинаря пальнул.

— Убил наповал? — охнул Плотников. — Ранил?

— Не попал, — радостно сообщил командир соседнего полка. — Нам и вам обоим повезло!

Командиру сразу полегчало. Конечно же, замечательно, что солдатик нашёлся, а тем более здорово, что и автомат с патронами оказались при нём — не придётся выставлять кордоны и заслоны по дорогам и лесным просёлкам в поисках вооружённого дезертира.

— Сосед, не томи! Рассказывай по порядку, что произошло…

Из рассказа командира танковой учебки, а позднее в ходе проведения дознания, выяснился весь ход событий. Непутёвый Кашкин некоторое время мок под моросящим дождем на посту, передвигаясь по периметру, но вскоре это дело ему надоело. Замутненную нездоровыми мыслями голову вдруг осенило: в руках автомат с патронами, и теперь можно сполна рассчитаться со своими старыми обидчиками. Что это были за обиды он и сам толком не мог припомнить, но какие-то обиды точно были. Солдат закинул автомат за спину и пошагал по ночному шоссе.

До танковой учебки было идти километра три, и через полчаса он достиг дыры в знакомом заборе. Кашкин пришёл к свинарнику, постучал в дверь, потом в окно, попросил отворить. Время было позднее, первый час ночи и его, вполне естественно, послали по-русски на три буквы, да ещё добавили несколько крылатых и обидных выражений сексуального характера. Свинарь натянул ватные штаны, накинул бушлат и направился к выходу, чтобы выйти и набить морду незваному и наглому визитёру, но на своё счастье не успел дойти. Кашкин на мат в свой адрес естественно рассердился, снял автомат с плеча, дослал патрон в патронник и дал очередь в запертую дверь. Замок разлетелся, но внутренний деревянный накидной засов уцелел. Солдатик толкнул её плечом, но массивная дверь, сбитая из толстого бруса, не поддалась. А свинарь мгновенно рухнул на пол и змеёй уполз в самый дальний угол помещения. Кашкин обошёл свинарник по кругу, понял, что спланированная месть не удалась, и отправился сдаваться. Пришёл к казармам, на удачу ткнулся в первую попавшуюся дверь. В том подъезде размещались трибунал, особый отдел и военная прокуратура. Капитан-особист дремал в дежурке, услышал шорох, скосил глаза и увидел перед собой вооружённого солдата.

— Тебе чего?

— Сдаюсь… — простодушно ответил солдат и громыхнул заряженным автоматом о письменный стол. Рядом положил ремень с подсумком и запасным магазином. — Сыро на улице, я промок и замёрз…

Разбирательство этого неприятного инцидента было скорым, шумным, но не очень суровым. Ночного стрелка Кашкина поместили в психушку, освидетельствовали, обнаружили недостачу «масла» в мозгу, отсутствие нескольких «болтов» и «шурупов», подлечили и благополучно списали. Начальник караула вместе с начальником штаба батальона и командиром роты Меньшовым получили по строгому выговору. Эдику на сей раз повезло, даже замечания не заработал, как вновь прибывший в часть. Но своей боевой единицы он лишился и другого солдатика комбат ему уже не выделил.

— Хватит тебе прапора-комсомольца! Колотитесь сами, а то я вижу, что работа в Ленкомнате разлагающе на солдат действует!

Всё оставшееся время ведения ремонта Громобоев вместе с малорослым прапорщиком Юриком Онопкой, сами колотили щиты, грунтовали, размечали стены, вешали наглядную агитацию, вырезали картинки, клеили, а потом принялись писать тексты. И тут пришла на помощь и взялась за дело присланная на подмогу из клуба ефрейтор Любаша, внештатный полковой писарь. Примерно к началу зимы начальник политотдела принял работу. Подполковник Орлович хмыкал, качал головой, ворчал, но согласился, что при отсутствии средств, наверное, лучше не сделать.

Отремонтировав Ленкомнату, Эдик занялся личными делами. Но сначала из-за развода поссорился со всем политическим руководством. Первое время после возвращения с войны его вызывали и приглашали выступать в школы, рассказывать о войне, но потом в управление кадров пришло письмо бывшей жены, с жалобой. Мол, подал на развод, скрывается от уплаты алиментов, ребёнка не воспитывает. Гнусная ложь! Явно тёща и гадюка-сестра подучили: деньги он переводил регулярно через финслужбу, подарки привозил, виделся с дочкой каждый месяц.

Штабные велели разобраться с морально-неустойчивым офицером. Первая реакция командования — вызов «на ковёр». Командир полка Плотников и начпо Орлович распекали более часа, грозились снять с должности и исключить из партии. Дали неделю подумать. Но тут как раз ко времени пришёл второй орден, бродивший где-то несколько месяцев в поисках хозяина, и меры дисциплинарного воздействия отменили. По партийной линии пожурили, ограничившись заслушиванием. Разговоры о моральном облике прекратились, обстановка понемногу успокоилась, политическое начальство вроде даже забыло о существовании проштрафившегося капитана.

Но острому на язык Эдику тихо не сиделось. Хотя по службе особых претензий к Громобоеву не было, но