Истоки морали. В поисках человеческого у приматов - Франс В.М. де Валь

Среди приматов встречаются даже самые «затратные вложения» — усыновления не родных по крови детей. Причем делают это не только самки, от которых, в принципе, можно было бы ожидать подобных поступков. В недавно опубликованном докладе Кристофа Боша из Кот-д’Ивуара перечислены по крайней мере 10 случаев за 30 лет, когда самцы шимпанзе, живущие в дикой природе, усыновляли подростков, потерявших своих матерей. В 2012 г. компания Disneynature выпустила научно-популярный фильм «Шимпанзе», в котором Фредди, альфа-самец группы, берет под свое крыло подростка Оскара. Фильм основан на реальных событиях из жизни приматов. Когда мать Оскара внезапно умерла, съемочная группа фильма случайно оказалась в нужном месте в нужное время и продолжила съемки, хотя перспективы маленького Оскара казались более чем сомнительными. Фредди действовал так же, как действуют в подобных ситуациях другие самцы-усыновители: он делился с малышом пищей, позволял тому спать в своем ночном гнезде, защищал от опасностей и старательно искал, когда тот терялся. Некоторые самцы заботятся о приемных детях больше года, а один самец делал это больше пяти лет (шимпанзе достигают зрелости не раньше 12-летнего возраста). Если не считать грудного вскармливания, эти приемные отцы брали на себя все те обязанности, которые выполняют матери по отношению к своим детям, и резко увеличивали тем самым шансы сирот на выживание. Судя по результатам ДНК-анализа, приемные отцы не всегда связаны с воспитанниками кровным родством. Оскару повезло.

Но не будем спешить с заявлениями о том, что шимпанзе тоже «ошибаются». Давайте лучше откажемся от такого описательно-оценочного языка и от утверждения, что все мы рождаемся, чтобы служить своим генам. Почему бы просто не признать, что происхождение какого-то качества не всегда связано с его нынешним использованием? В процессе эволюции древесные лягушки выработали присоски, чтобы удерживаться на листьях, но могут использовать их и для выживания в унитазе. Передние конечности приматов развивались для того, чтобы их обладатели могли лучше хвататься за ветки, но сегодня я играю ими на пианино, а маленькие обезьянки прочно цепляются ими за шерсть матери. Многие особенности появились в процессе эволюции по вполне определенной причине, однако со временем нашли себе и другие применения. Я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь называл движение пальцев на клавиатуре рояля ошибкой — так почему же к альтруизму такое отношение? Кто-то может возразить, что за альтруизм приходится расплачиваться, а игра на пианино ничего не сто́ит, поэтому «ошибочная» терминология допустима. Однако можем ли мы быть уверены в том, что широко распространенная эмпатия и привязанность на всю жизнь не оправдывают себя в долгосрочной перспективе? Никто не доказал мне, что подобное поведение приносит нам вред; я подозреваю, что скорее наоборот. Фридрих Ницше[35*], подаривший нам знаменитое «Бог умер», интересовался источниками нравственности. Он говорил, что механизм появления чего бы то ни было (не важно, орган ли это, учреждение или религиозный обряд) нельзя путать с выполняемыми этим «чем-то» задачами: «Все существующее, появившись каким-то образом, непрерывно интерпретируется заново, трансформируется и направляется к новой цели».

Такая мысль, освобождающая от сложившихся предрассудков, учит нас никогда не противопоставлять происхождение и возможные применения чего-либо. Компьютеры создавались первоначально как инструменты для вычислений, но это не мешает нам сегодня играть в компьютерные игры. Секс — средство продолжения рода, однако всякий волен (в соответствии со своим желанием) заниматься им ради удовольствия. Не существует закона, по которому определенная способность обязана каждый раз непременно служить именно той цели, ради которой появилась. Это применимо и к эмпатии, и к альтруизму, поэтому нам следует просто заменить слово «ошибка» на «потенциал». Ничто не мешает мне сочувствовать севшему на мель киту и участвовать в операции по его спасению, хотя человеческая эмпатия, безусловно, при возникновении не была ориентирована на китов. Я просто в полной мере применяю врожденную способность к эмпатии.

Ницше был прав: история каждой вещи имеет мало отношения к вещи здесь и сейчас. Я преклоняюсь перед тем, как глубоко Прайс, Гамильтон, Триверс и другие ученые исследовали эволюционную историю альтруизма, но не вижу причины превращать их открытия в догму и решать на их основании, как человек должен себя вести.

Гедонистическая доброта

Наука утверждает: мы дышим, чтобы снабжать тело кислородом. Ничего об этом не зная, однако, я делал бы в точности то же самое, подобно миллионам других людей до меня и миллиардам животных. Знание о существовании вещества с химической формулой O2 не является стимулом к дыханию. Точно так же, когда биологи рассуждают о выгодах альтруизма, это вовсе не означает, что действующим лицам обязательно об этом знать. Большинство животных не умеет думать опережающим образом и рассуждать на уровне: «Если я сделаю это для него, то он, может быть, завтра возвратит мне должок». Не владея предвидением, они просто следуют великодушному порыву. Так же и люди. Если оставить в стороне бизнес или, к примеру, услугу незнакомому человеку, то люди редко подсчитывают заранее затраты и выгоды своего поведения, особенно если речь идет о друзьях или родных. Более того, если человек все же просчитывает свои затраты и размер ожидаемого вознаграждения, то это плохой признак: для консультантов по вопросам семьи это сигнал, что брак переживает сложные времена.

Итак, и человеческий, и животный альтруизм объединяет отсутствие каких бы то ни было далекоидущих мотивов. Мало того, иногда человеку трудно подавить в себе альтруистический импульс. Джеймс Риллинг, мой коллега по работе в Университете Эмори, при помощи экспериментов по нейровизуализации пришел к выводу, что для человека характерна «эмоциональная склонность к сотрудничеству, преодолеть которую можно только при помощи сознательного когнитивного усилия». Подумайте: это означает, что первый порыв человека — довериться и помочь; лишь во вторую очередь мы начинаем взвешивать возможность не делать этого, и для такого решения нам нужна причина. Только одна категория людей лишена этого естественного импульса, вот почему на лекциях я обычно саркастически замечаю, что «теория лакировки» прекрасно описывает сознание психопатов. Риллинг показал также, что, когда нормальный человек помогает другим, в его мозгу активируются зоны, связанные с наградой. Делать добро приятно.

Этот эффект «теплого свечения» приводит на память трогательную картину, которую мне довелось наблюдать несчетное количество раз при работе с макаками-резусами. Поведенческая схема, о которой идет речь, не альтруистична сама по себе, но очень близка к сути вскармливания и воспитания, обычного для всех млекопитающих. Каждую весну в нашем зоопарке появлялись десятки новорожденных макак. Малыши как магнитом притягивали к себе молоденьких самочек, которые всеми правдами и неправдами старались заполучить одного из них в свои маленькие лапки; ради этого они готовы были бесконечно ублажать их матерей при помощи груминга. Каждой самочке приходилось подолгу крутиться вокруг одной из мамаш, пока мать все же не выпускала малыша из рук и не позволяла сделать несколько неуверенных шагов в направлении нетерпеливой няньки. Та подхватывала его и начинала таскать по всему вольеру, переворачивала вниз головой, внимательно рассматривая гениталии, лизала мордочку, расчесывала его со всех сторон — но в конце концов неизменно засыпала, крепко прижав малыша к себе. Мы, бывало, заключали пари о том, сколько времени займет этот процесс. Пять минут, десять? На самозваную няньку нападала такая дремота, что создавалось четкое впечатление: заполучив наконец свое сокровище, молодая самка впадала то ли в транс, то ли в экстаз. Выброс окситоцина, известного как гормон любви, в кровь и мозг заставлял ее веки неумолимо опускаться. Такой сон никогда не длился долго, и вскоре нянька уже возвращала малыша матери.