Конфуций. Жизнь, деятельность, мысли - Сергей Ольденбург

При погребении присутствовали родственники и ученики Конфуция. Предав земле тело покойного, ученики дали обещание почтить память учителя трехлетним трауром. Цзы-Гун наложил на себя шестилетний траур, в продолжение которого жил на могиле своего учителя в специально выстроенной хижине. Прибывшие на похороны с разных концов Китая ученики привезли с собою каждый по дереву и посадили деревья эти вокруг гробницы. Сто человек с семействами поселились близ места вечного упокоения мудреца и образовали деревню, названную Кун-ли; причем, объявив покойного своим господином, просили его внука считать их своими крепостными. Когда князю Лу принесли известие о кончине Конфуция, он воскликнул:

– Небо прогневалось на меня! Я лишился неоцененного сокровища!

Желая хотя бы после смерти философа чем-нибудь загладить причиненную при жизни ему несправедливость и обиды, князь приказал построить близ гробницы Конфуция часовню в его память – точно такую же, какие обыкновенно воздвигались князьями в память их предков, – чтобы в этой часовне все ученики и последователи Конфуция могли воздавать почести памяти великого человека по существующим обрядам. В часовне поставили портрет Конфуция, положили на алтарь его сочинения, по стенам развесили его парадные одеяния и музыкальные инструменты, тут же поставили его домашнюю мебель и дорожную колесницу. Открытие часовни было необыкновенно торжественно. Князь Лу признал Конфуция своим учителем. Ученики уговорились раз в год приходить к гробнице учителя на поклонение ему и на богомолье. В течение двух тысяч лет это обыкновение соблюдалось и соблюдается доныне. Кроме того, почти в каждом городе воздвигли впоследствии часовню в память мудреца. При первом богдыхане из династии Хань (за двести лет до Р. X.) обряд воспоминания был признан обязательным и для государей. С этого времени на философа стали смотреть как на святого и воздавать ему божеские почести.

Впоследствии было установлено, чтобы каждый ученый, приступая к экзаменам на ученую степень, или мандарин, вступающий в государственную службу, непременно поклонялся памяти Конфуция в посвященных ему часовнях. Постановление это было введено в 998 году от Р. X., почти через полторы тысячи лет после смерти Конфуция. При династии Хань Конфуцию присвоили титул куна (герцога, светлости), при династии Тан – титул первого святого, а впоследствии – императорского проповедника. При династии Мин его назвали святейшим, мудрейшим и добродетельнейшим из всех учителей рода человеческого. Живописные и скульптурные изображения его велено было увенчивать императорской шапкой и облачать в царские одежды. Эта высшая степень почета неизменно соблюдается и поныне. Потомки Конфуция были возведены в звание потомственных дворян. При императоре Кан-си их насчитывалось до 11 тысяч человек мужского пола.

Как мы видим, опасения Конфуция, высказываемые им перед смертью и не раз в продолжение его деятельности, что некому будет поддержать и распространить его учение ввиду распущенности нравов и ослабления государственной жизни, были неосновательны.

Вместо того чтобы заглохнуть вместе со смертью Конфуция, оно получило необыкновенный рост и укоренилось навсегда в народном сознании.

Почему же так случилось? Конфуций как реформатор не похож на других подобных деятелей в истории; он не внес в жизнь своего народа чего-либо нового, что было бы плодом его внутренней умственной и духовной работы. Он и сам не выдавал себя за творца и провозвестника нового учения, кем он и не был на самом деле. Все, о чем он проповедовал и чему учил, было раньше возвещено древними мудрецами и жило в сознании массы, хотя и в полузаглохшем состоянии. Сам Конфуций, когда его спросили, не лучше ли будет, если он упростит и несколько смягчит свое учение, так как оно не имеет успеха, быть может, потому, что его начала слишком высоки, чисты и недоступны для большинства, сказал:

– Мое учение есть учение, завещанное нам нашими праотцами. Я не имею права ни прибавлять к нему, ни убавлять чего-либо. Я передаю его во всей первобытной чистоте. В отношении к моему учению я то же, что сеятель к сеемым им семенам. Может ли сеятель придать семени иную форму или заставить его дать раньше определенного времени росток и произвести жатву? Дело сеятеля – посадить семена в землю, поливать их, заботиться о них, все же прочее не в его власти…

«Мое учение не прямой, обычный путь, – говорил он, указывая этими словами, по объяснению комментаторов, на трудность распространения своих идей, – оно неизменно, как небо, которое есть его творец, оно течет, как поток с древних времен Яо и Шуня».

Тем не менее учение Конфуция вполне отвечало народному духу, и его воззрения вполне согласовались с воззрениями массы. Конфуций воплотил в себе полнейшее отражение китайского народного характера со всеми его достоинствами и недостатками. Он был чистокровный китаец, «китаец из китайцев», полнейший выразитель народного духа, его миросозерцания. А китаец по своим воззрениям прежде всего был и есть реалист. Он и мыслью, и чувствами всецело привязан к непосредственному, видимому и осязаемому. Все идеальное, все, что выходит за пределы действительности, ему, по-видимому, совершенно чуждо. Китаец в своей жизни руководствуется исключительно одним сухим расчетом, он до крайности сух и безыдеен. Само воображение у китайца развито гораздо менее, чем у других народов. Такой же сухой, рационалистический характер без малейшего следа идеализма видим мы и в учении Конфуция, и в самом Конфуции. Вот почему уставы и формы, заведенные Конфуцием, пережили все перевороты, и всякая попытка заменить отжившую старину новыми и лучшими учреждениями всегда отвергалась с презрением китайцами, так как: «Князь мудрости все преподал, все сказал, все постиг». Вот почему учение его было принято и проникло в кровь и плоть народа без всяких потрясений и кровопролитий, и все китайцы без различия вероисповедания – конфуцианцы.

Один из последователей и родственников Конфуция характеризует личность Конфуция следующими словами: «Лишь один он владеет всеми качествами мудреца, какие только существуют в поднебесном мире, – великодушный, кроткий, благородный, добродетельный, со всепроникающим умом, со всеобъемлющим знанием, спокойный в затруднениях и ясный в распознавании вещей, твердый и непоколебимый; он – небо и земля, которые все питают и поддерживают; он – четыре времени года в их последовательной смене; он – солнце и луна. Глубокий и деятельный, как источник живой воды, распространяющий вокруг себя благодеяния, он подобен бездне и обширен как небо. Таков он, и вся природа почитает его, верит ему и преклоняется пред ним. Слава его имени распространилась по всему Срединному царству и доходит до народов Маньма. Повсюду, где плавают суда, ездят колесницы, куда проникает человеческая сила, где только простирается покров неба, поддерживаемый землей, где только светят солнце и луна, где падают роса и иней, все, кто живет и дышит, славят и любят его».