Мой единственный человек - Вера и Марина Воробей

– Да не обращался он ко мне! – страдальчески сморщившись, тоненько протянула Галя.

– Да нам ты можешь не рассказывать этого! – не выдержала Черепашка. – Мама тебе объясняет, что в сюжете все представлено так, что Игорь просто не мог сам решиться на это, не мог, потому что… Ну физически просто не мог… И потом, он же все-таки в коляске сидит… Получилось бы, что он одним только своим видом хочет из телезрителей выжать слезу. Потому и решил через тебя действовать. Вот как тут все дело представлено. И, по-моему, это вполне грамотно и профессионально. Во всяком случае, лучше, чем он бы сказал: втайне от Игоря его девушка Галя развернула бурную деятельность. Тогда бы самая честная и справедливая часть аудитории призадумалась: а хорошо ли это, действовать за спиной у человека, пусть даже с благородной целью? А как сам Игорь к этому отнесется? А захочет ли он принять такую помощь? Понимаешь? Единственное, на мой взгляд, в чем этот Николай не прав, причем не прав в корне, это в том, что не показал тебе свой сюжет заранее. Он должен был это сделать. Просто обязан! И уж тогда, если б ты стала возмущаться, его задача состояла бы в том, чтобы объяснить тебе, зачем и почему он преподносит информацию именно таким образом.

В течении всего Черепашкиного монолога Галя смотрела на нее совершенно отсутствующим взглядом. Будто то, что говорила подруга, к ней, Гале Снегиревой, никакого отношения не имеет. Наконец, дождавшись, когда Люся замолчит, Галя поднялась с дивана, в задумчивости прошлась по комнате и вдруг, резко обернувшись, выкрикнула:

– Ненавижу! Ненавижу это ваше телевидение! И себя ненавижу за то, что связалась с ним! Прав был Игорь, когда говорил, что там работают одни зомби, которые хотят, чтобы все остальные тоже стали зомби! Нация зомби! И вы обе – тоже зомби!

Последние слова Галина прохрипела, потому что в какой-то миг ее голос сорвался, а рыдания, душившие девушку, совершенно лишили ее возможности говорить. Она всхлипнула, издала какой-то надтреснутый, похожий на стон звук и выбежала из комнаты.

Эту ночь Черепашка провела у Снегиревых. Причем Марине Николаевне не пришлось даже ее об этом просить. Когда Галя выбежала из комнаты, Люся и Марина Николаевна сидели некоторое время молча, в каком-то тяжелом оцепенении. Наконец решительно хлопнув себя по коленям, Черепашка встала и подошла к телефону. Позвонив маме и предупредив ее, что останется ночевать у Гали, Люся, обменявшись с Мариной Николаевной красноречивыми взглядами, отправилась в комнату Гали.

Примерно до двух ночи девушки, вздрагивая от каждого звука, напряженно ждали звонка Игоря. А когда поняли, что он уже не позвонит, сложили учебники и тетради в рюкзаки и молча, будто выполняя заранее кем-то заданные действия, легли спать.

Утром Черепашка, легонько пнув ногой свой рюкзак, заявила:

– Я еду к нему. Напиши адрес.

Снегирева еще лежала в кровати. Она давно уже проснулась, но на то, чтобы встать, пойти умыться и собираться в школу, у девушки просто не было сил. Все тело ныло, голова раскалывалась от острой, отдающей в правый висок боли.

– А как же школа? – подала тусклый, безжизненный голос она.

Черепашка посмотрела на Галю так, будто та спросила ее о чем-то по-китайски. Потом Люся пожала плечами и переспросила:

– Школа? – И не дождавшись ответа, отрезала: – Школа от нас никуда не убежит.

На это Снегиревой возразить было нечего. Она посидела с минуту на кровати, покачивая головой из стороны в сторону, словно удивляясь своим мыслям, а потом, дотянувшись рукой до стола, взяла какой-то обрывок бумаги, карандаш и принялась быстро писать.

– Держи, – протянула она Люсе клочок бумаги. – Если ты так решила… Конечно, Игорь меня никогда не простит, но пусть хотя бы знает, как было на самом деле…

– Для того и еду, – пробурчала себе под нос Черепашка, засовывая бумажку с адресом в задний карман джинсов.

Вид у нее сейчас был как у человека, точно знающего свою цель, но еще не решившего, какими средствами воспользоваться для ее скорейшего достижения.

Спустя некоторое время после ухода Черепашки Снегирева провалилась в густое, вязкое забытье. Это был не сон, а именно забытье, некое состояние, когда человек с головой будто погружается в горячую, мутную жижу, забывая, где он находится и кто он такой есть вообще. Поэтому, когда скрипнула дверь, вернув Галю в реальность, она нисколько не удивилась, увидев стоящую на пороге запыхавшуюся Черепашку.

– Спишь до сих пор? – округлила глаза Люся.

– Я не сплю, – прохрипела Снегирева.

В эту секунду ее будто молнией насквозь пронзило. Вспомнив, куда и зачем уходила подруга, Галя вскочила. Одеяло мягко сползло к ее ногам.

– Ну что? Видела Игоря? Как он? Смотрел программу? Поверил тебе? – засыпала она вопросами Черепашку.

– Видела, – устало опустилась на стул Люся. – Смотрел. Не поверил.

– Я так и знала, – обреченно проговорила Галя и тоже села. Только не на стул, а прямо на ковер, застилавший почти всю комнату.

– Хотя ты знаешь, мне вообще-то показалось, что Игорь поверил в то, что ты телевизионщикам не говорила, что это он попросил тебя обратиться во «Времечко». Ведь Игорь тебя слишком хорошо знает, чтобы поверить в такое! – Люсин взгляд изменился.

Теперь в нем было столько сочувствия и жалости, что Галя не смогла не отвести глаза в сторону. В эту секунду сердце девушки сжалось в тугой, горячий комочек, к горлу снова подступили слезы.

– А как ты это поняла? – дрожащим голосом спросила она.

– Почувствовала, наверное, – пожала худыми плечиками Черепашка. Она сняла очки и положила их на стол. – Он тебя очень сильно любит, Галка. – Сейчас Люся смотрела на нее подслеповатым, близоруким и от этого совершенно беспомощным взглядом. – Только… – Черепашка прерывисто вздохнула, схватила со стола очки, надела на нос. – Это конец, – понизив голос, сказала она. – Игорь никогда не сможет тебе этого простить…

– Я понимаю, – глухо отозвалась Снегирева.

– Но ты все равно не должна опускать руки! – с неожиданной горячностью заговорила вдруг Люся. – Мы должны собрать деньги на операцию!

– Да, но он же их не возьмет, – робко возразила Галя. – Теперь уж точно не возьмет.

– Главное – собрать деньги, – упрямо заявила Черепашка. – А уж способ пустить их в дело мы найдем. Можешь не сомневаться.

Снегирева, похоже, не разделяла уверенности подруги, но спорить не стала. Она медленно стянула с себя пижамные штаны, затем рубашку, накинула на плечи халат и, не застегивая его, так же медленно, словно механическая игрушка, заряд которой был почти полностью израсходован, направилась в ванную.

Через три дня, около двух часов пополудни, раздался громкий, какой-то даже оглушительной силы звонок. «Наверное, папа увеличил громкость звука», – подумала Галя, поднимая трубку. Григорий Григорьевич жаловался порой, что не слышит звонка, а в спальне ставить аппарат он принципиально отказывался, мотивируя это тем, что, когда рядом находится телефон, ему якобы снятся кошмары.