Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

стены. Варлаам остановил коня и стал осматривать крепость.

До Перемышля Бурундай не добрался, а может, и с умыслом не пошёл сюда, желая сохранить этот город как защиту от нападений венгров и поляков. Стены крепости были сложены из крепкого дуба и достигали в высоту шести-семи сажен. Над ними возвышался заборол, снаружи огороженный тыном из длинных, плотно пригнанных друг к другу жердей. Во многих местах чернели отверстия для стрел. Тын примыкал к прямоугольным зубчатым башням с оконцами, были башенки и поменьше, увенчанные двускатными крышами, окрашенными в зелёный цвет. Наверху кипела работа, слышен был стук топора и жужжание пилы.

Въехав в обитые медными листами ворота, которые с внешней стороны ограждала опускающаяся сверху металлическая решётка с острыми концами, Варлаам оказался на крепостном дворе. В некотором отдалении от стены располагалось небольшое торжище, по правую руку от него находился княжеский дворец, выложенный из дерева, с каменной башней посередине. Из-за крыши с золочёными краями выглядывал купол церкви, неподалёку от него виднелась дубовая башня-повалуша с узкими стрельчатыми забранными решёткой окнами.

Мимо Варлаама просеменил на низкорослых мохноногих лошадях небольшой татарский отряд. Его обдало терпким запахом конского пота и мочи. Досадливо сплюнув, Варлаам отвернулся и отъехал посторонь. Громко переговариваясь и смеясь, татары проскакали мимо торжища и свернули на одну из кривых улочек, ведущую к противоположным, западным, воротам крепости и дальше вдоль Подола к берегу Сана.

«Вот так. Хозяева земли». — Варлаам горестно вздохнул.

…Дружинник в шишаке[93] долго рассматривал грамоту князя Льва, затем задрал вверх голову и прокричал:

— Мирослав! Сойди-ка!

Человек лет тридцати, сероглазый, с длинными прямыми светло-русыми волосами, облачённый в лёгкий жупан поверх белой с алой вышивкой сорочки, легко сбежал по крутой винтовой лестнице с заборола.

— Прочти-ка. — Дружинник протянул ему грамоту и указал на Варлаама: — Ентот вот привёз.

Повертев грамоту в руках и прочитав её, Мирослав обратился к Варлааму:

— Ты, молодец, кто таков будешь? Князь Лев велит принять тебя с честью.

— Варлаам я, Низинич. Взял меня князь Лев на службу.

— Понятно. А я вот Мирослав, сын тысяцкого[94] здешнего. Может, слыхал? Род наш — один из самых древних на Руси. Пращур мой, Мирослав Нажир, ещё у Мономаха в первом ряду на совете сиживал. От него и повелось: каждого старшого сына в нашем роду Мирославом нарекают. Дед мой покойный вуем, воспитателем у князя Данилы был, а отец вот ныне — тысяцкий. Ране он и под Ярославом, и супротив Куремсы ратоборствовал. А ты сам откудова будешь?

— Из Бакоты отец мой. Сейчас во Владимире обретается. А сам я давеча от фрягов воротился.

— Ого! И что ж ты там делал?

— Учился там, в Падуе, по княжому повеленью. Воротился, а тут как раз и прознал: князь Даниил на смертном одре возлежит. Вот и пошёл ко князю Льву в отроки.

— Вот как. Ну, что ж. Пойдём, отроче, к нам в хоромы. Тамо и обскажешь, что ныне в Холме деется.

Обогнув бревенчатую ограду княжеского дворца, они проследовали к воротам большого, сложенного из толстого бруса дома с двускатной крышей и крутым крыльцом. Два оружных ратника несли возле ворот охрану.

Мимо Варлаама с Мирославом с гиканьем пронёсся вдоль шляха татарский отряд.

— Тот, передний, в округлой шапке, баскак Милей, — хмурясь, зло бросил Варлааму через плечо Мирослав. — В Бакоте твоей доселе свирепствовал, топерича тут, у нас.

Расположившись в горнице, Мирослав со своим отцом — тысяцким, седеньким низкорослым старичком, сначала сытно накормили гостя, а затем подступили к нему с вопросами. Варлаам поведал обо всём, что творится в Холме.

— Хоть и грех о покойниках худое молвить, а неразумно князь Данила поступил, — промолвил молодой Мирослав, выслушав его рассказ. — Зря он Шварну стол галицкий завещал. Такого князя, как Шварн, ни бояре, ни князья слушать не будут. И татары с ним не посчитаются николи. Тот же Милей лихоимствовать почнёт безнаказанно. Доныне-то он с опаскою, сторожко делишки свои проворит, боится, помнит, как князь Данила с Бакоты его погнал.

— Не тебе, птенец, князь Данилу судить! — сердито оборвал Мирослава отец. — У Шварна родичи в Литве, князь Войшелг. Вот он-то ему подмогой и будет. А у Льва у нашего такой опоры и подмоги нетути.

— Зато, отче, Лев — не юнец какой. На бояр крамольных, таких как Григорий Василич, он управу сыщет, а там, может, и с татарами как-нибудь поладит.

Тысяцкий недовольно засопел и досадливо махнул рукой, тем самым прекращая спор. Резко вскочив с лавки, он поспешил к двери, проворчав по дороге:

— Со Львом вашим каши не сваришь. Ведаю я, каков он.

Мирослав, поглядев ему вслед, промолвил:

— Там видно будет, как и что. Стало быть, отроче, князь Лев вскорости в Перемышль пожалует?

— Да вроде так. — Варлаам кивнул.

— И ты, выходит, такожде тут останешься. У тебя как — жена, чады?

— Да нет, откуда ж. Во фрягах не до того было.

— И невесты у тя несть?

— Нет покуда.

— Счастливый ты. — Мирослав тяжко вздохнул. — А то у меня вот… Была невеста, боярского роду. Дак, ты представь, пошла за Милея! Нет, ты подумай только! За Милея! За баскака вонючего! Тьфу! Ежели бы… Ежели бы отказала мне, дак ладно. А то… Сговорились, всё честь по чести, а она… За мунгала. — Голос Мирослава дрогнул, он закрыл руками лицо и сокрушённо затряс светло-русой головой. — Позор, одно слово. Польстилась на богатство, на рухлядь! А была моя Пелагеюшка, стойно пава! Ходила, так словно по воздуху плыла. И лицом красна, и умом сверстна. А вот так вышло. Топерича чад Милеевых нянчит.

Мирослав налил Варлааму и себе из ендовы[95] хмельного мёду, поднял чару и возгласил:

— Ну, за то, чтоб у тя так не вышло!

Почему-то Варлаам снова вспомнил молодую жёнку на гульбище.

9.

Поздней осенью, после сороковин по отцу, в Перемышль примчался во главе малой дружины весь забрызганный дорожной грязью мрачный Лев. К тому времени Мирослав окончил работы на крепостном забороле. Варлаам поселился в доме тысяцкого и днями вместе со своим новым приятелем пропадал на стенах. Он рассказывал Мирославу, как устроены каменные гнёзда феодалов в италийских городах, говорил о потернах и барбаканах, о каменных округлых башнях.

— И у нас такое есть, — отвечал