Резидент галактики - Леонид Моргун

Поклонившись публике, девушка сошла с эстрады и направилась за кулисы с гордо поднятой головой, принимая поздравления и комплименты. При виде смелости и независимости, с которыми она держалась, Низамов просто расстроился. Ай да уборщица! Стоит полуодетая перед такими людьми и не робеет, не глядит раболепно, не тупит глаз, а разговаривает до неприличия громким и смелым голосом. Больше всего его в ней бесила эта возмутительная самоуверенность, с которой она принимала все сыпавшиеся на нее блага, – так, словно она оказывает ему честь, живя в его роскошной квартире… Будто она милостиво разрешила ему любить себя, а не продаваться за суммы, которых хватило бы на пятерых девиц ее пошиба. Вспоминая о деньгах, Низамов скрипит зубами… Он потрясающе скуп по натуре. И один бог ведает, каких усилий стоит ему ежемесячно наступать на глотку собственной жадности и «отстегивать» от круглой суммы своих прибылей дань для тех, кто стоит над ним, от чьего милостивого неведения зависит благополучие и самого Низамова, и его друзей клубменов.

Глядя вслед девушке, клубмены с восхищением цокают языками. Ничего не скажешь, хороша ягодка, задешево такую не купишь.

– Исик-джан! – воскликнул шалопай Гришка. – Уступи девочку!

– Пошел к черту, – сквозь зубы процедил Низамов.

– Нет, ну право же! – рассмеялся Гришка, скаля гнилые зубы. – Ну погляди на себя и на нее. Где там зеркало? Обхохочешься же. Я же Лалку знаю. Ей на деньги плевать. Она хочет кайфа. Причем кайф она понимает по-своему, не то, чтобы наколоться и балдеть. Ей нужны вечерние туалеты, чтобы в них выйти в свет, чтобы на нее все таращились. А ты ее куда-нибудь вывозишь? И правильно делаешь. Глупо это в наши дни, да и куда ты ее сведешь? Вот и начнет она стрелять газами. Да уже и стреляет.

– Послушай, отвяжись, а? Отвяжись! – воскликнул Низамов.

– Странный человек, – пожал плечами Гришка. – Я ему деньги предлагаю, а он…

– Во сколько же ты ее ценишь? – с деланной небрежностью осведомился Низамов, заметив шевеление занавески.

– Ну, не будем мелочны… – Гришка на мгновение задумался. – Для начала, скажем, троячок.

Секретарь, уже изрядно подвыпивший, захихикал:

– Делайте ваши ставки, господа! Три тысячи – раз! Три тысячи…

Хлебник дернул его за полу пиджака.

– А что? – удивился тот. – Сейчас ведь аукционы в моде.

Получив чувствительный удар под ребро, он осекся и взглянул на Лалу, которая приближалась к ним с чарующей улыбкой, Она была неотразима в изысканном шифоновом платье, которое со времени первой глажки (мы описали ее в начале нашей повести) Лала особенно полюбила. Оно будто окутывало стройную девичью фигуру зыбким облачком, сквозь которое особенно манящим казалось ее молочно-белое тело.

Присев неподалеку от своего директора, Лала закинула ногу на ногу, закурила и оглядела мужчин смелым и ироничным взором.

«Ах вы, сволочи, – думала она, не спеша затягиваясь ментоловым «моритцем», – сволочи вы конопатые, погибели на вас нет»!

Мы вряд ли объясним, откуда явился этот странный эпитет «конопатые», как, впрочем, и другие непечатные словечки, которыми Лала мысленно награждала компанию дельцов. Чувствовала она себя здесь препаршиво, будто оказалась в свинарнике рядом с жирными смердящими боровами, да и не рядом, а в самой кормушке, куда они тычутся своими раскормленными мордами. И ощутила невыразимое желание столкнуть их, стравить, посмотреть, до чего они докатятся в своей жадности и наглости.

– Так чего же вы замолчали? – невозмутимо спросила она. – Что я, больше трешки уже не стою? Делайте вашу игру! Кто больше? Три куска – раз, три куска – два…

– Пескарь! – воскликнул Гришка Калбас. – Я в смысле пятьсот тысяч.

– Ну ладно, хватит! – оборвал его Низамов. Надоело.

– Зачем же? Она ведь сама захотела.

Низамов испытывающе взглянул на Лалу. На губах ее играла улыбка. И взгляд Низамова из насмешливо-небрежного превратился в озлобленный. И читалось в нем:

«Вот какова цена твоей любви, дешевая ты тварь». «В крайнем случае перекуплю», – подумал Низамов и объявил:

– Пескарь – раз!

– Восемьсот тысяч!.. Десять!.. – послышались голоса.

– Двенадцать! – заявил рыбник, сложив руки на груди. Он был уверен, что большей суммы никто за женщину не предложит.

– Пятнадцать! – добродушно заявил Низамов. – Средства от аукциона пойдут в фонд восстановления народного хозяйства!

Эта шутка развеселила окружающих. Посыпались предложения:

– В фонд мира!.. В фонд культуры!..

– В фонд моего приданного! – воскликнула Лала.

– Пятнарик – раз! Пятнарик – два! – восклицал секретарь, размахивая подносом и вилкой.

– Миллиард… – прозвучал негромкий голос. Все взоры немедленно обратились на почтенного благообразного Мирза-агу, с невинным видом сидевшего поодаль.

– Т-ты что с-сказал? – заикаясь, спросил Низамов.

– Миллион, – невозмутимо ответствовал старец.

– Миллион – раз…

– Ну хватит, кончили! – поднялся Низамов.

– Зачем – кончили? – удивленно спросил Мирза-ага. – Вы играли, я вам не мешал. Теперь моя игра. Кто может – пускай перекупит.

Но тягаться с патриархом сочли глупым. Кто его знает, сколько у него миллиардов? Журналисты в местных окрестностях не появляются. И журналисты из «Форбса» в особенности. И даже Низамов с деланным спокойствием выслушал традиционное «раз-два-три-продано!», сопровождавшееся ударом импровизированного гонга.

Низамов взглянул на Лалу, и рот его скривился в брезгливой ухмылке. Рано или поздно их затянувшийся роман надо было кончать. И взгляд Лалы, твердый и уверенный, казалось вопрошал: «Ну, добился своего, Бобик? Хотел ты узнать, какая мне цена? Унизить меня хотел? Глупец! Ты же сам унизишься этим…»

Неведомо, чем окончился бы этот поединок взглядов, если бы старичок не извлек из внутреннего кармана своего кримпленового пиджака чековую книжку, аккуратно заполнил чек, подсунул его под светильник, стоявший на столе и, кряхтя, поднялся со стула.

– Пошли, что ли, доченька?

Лала поднялась, аккуратно выдернула чек и вложила его за вырез лифа. Сальные, брезгливые взгляды жгли ее, точно угли.

– Э-э-х! Мелко плаваешь, Бобик! – произнесла она со смешком и взяла под руку старичка. – Пойдем, дедушка, баиньки, ты мне сказочку расскажешь…

Поднявшись с камина, она деланной небрежностью бросила в него чек.

– Ты что делаешь? – завопил Низамов, бросившись к решетке.

– Не твое дело! – закричала Лала. – Хорошо я делаю! Мои бабки, на что хочу, на то их и бросаю! Пускай горят вместе с тобой, джахан-намэ!

Легкой танцующей походкой она направилась в «номер», за ней поспешил Мирза-ага, который, наверное, один из присутствующих понял и оценил ее жест и в восхищении повторял про себя: «Ай, какая!.. Ай, что за девка! Миллиарда для такой не жалко!..»