Бродяга: Побег - Заур Зугумов

Как-то давно, уж не помню, в какой тюрьме или на какой из пересылок, я услышал анекдот о полосатиках — так называли лиц, к которым был применен особый режим, или сокращенно ооровцах, то есть особо опасных рецидивистах.

Вот его содержание: «Пересыльная тюрьма. Большая общаковая камера, контингент в основном молодежь, придерживающаяся воровских традиций, мужики, ну и, как обычно, пара-тройка парчаков и „гребень“ в придачу. Так вот, в один из дней открывается дверь и в камеру входит полосатик с двумя увесистыми сидорами. В общем, затаренный сверху донизу. (Я уже говорил, что до указа 1961 года все режимы на тюрьмах и пересылках сидели вместе.) Для вороватой и неискушенной молодежи того времени ооровец был почти всегда чуть ли не живой тюремной легендой. В связи с этими понятиями молодые арестанты, естественно, сразу нашли ему шконарь, проходняк, уже на подходе был чифирь с „музафарским“ чаем, как вдруг, еще не распаковавшись и не успев расположиться, полосатик заявляет: „Ребята, не обессудьте, но я обиженный!“ Раздосадованные таким поворотом событий арестанты уже указывают (что важно понять) ему место где-то недалеко от параши, но, учитывая все тот же статус полосатого, хоть и обиженного, оставляют его в покое. Так и харчуется „сам на сам“ этот субъект с недельку, пока в камеру не вводят нового постояльца, и тоже с особого режима. Увидев того, кто уже неделю как в камере, вновь прибывший ооровец приветствует его по-братски. Молодые сокамерники ему говорят: „Поостерегись, братан, это обиженный“. Абсолютно сбитый с толку новичок, зная этого человека многие годы заключения, смотрит вокруг, чтобы понять, что за чепуху они мелют, как вдруг его взгляд останавливается на двух кешарях, которые, как вы помните, этот лис, а по-другому его и не назовешь, занес неделю назад переполненными в камеру. „Да! — улыбнувшись присутствующим сокамерникам, говорит вновь прибывший ооровец. — С такими сидорами я тоже пидор!“»

Думаю, мораль этого анекдота понять несложно, она в принципе и определила мои представления о контингенте, который находился на особом режиме. Но это было до тех пор, пока я не встретился с ворами, которые в принципе и сидели в основном на особом, начиная с Гены Карандаша и заканчивая Колей Портным.

Последнего вывезли именно с Иосира, и воспоминания об этом лагере были еще свежи в его памяти, и он делился ими с тем, кто находился с ним рядом, в том числе и со мной. Поэтому, прибыв в зону, я имел хотя бы некоторое представление о том, кто сидит в этих шести бараках особого режима Иосира, а из двух зон особого режима управления мне выпал по распределению именно Иосир.

Лагерь закрытого типа, поэтому почти вся хозобслуга была с черного, то есть со строгого, режима. Здесь все жили по мастям, как и в любом воровском лагере на других режимах, но со значительным дополнением. Если в обычном лагере некоторых вновь прибывших и никому не известных арестантов приходилось узнавать иногда годами, то на особом режиме этого этапа дознания кто есть кто — не было, потому что вновь прибывших здесь фактически тоже не было. Человек, попавший хоть раз на особый режим, по статье 24 УПК — особо опасный рецидивист, уже сидел там постоянно, за какое бы преступление он ни был осужден, независимо от того, в лагере ли оно совершено или на свободе. Если же попадались единицы наподобие меня, то и они никогда не нуждались в дознании. Пока шла подготовка к отправке на зону, по беспроволочному телефону уже прозванивалось, кто едет и какой багаж везет за плечами.

Да и сами люди, осужденные на особый режим, знали, что плести лапти здесь бесполезно. Обычно еще не наступал отбой, а о человеке уже знали все, что было нужно, даже в каком роддоме тот родился, если это кого-то интересовало. Так что каждый знал свое место под этим барачным лагерным солнцем в клеточку, и поэтому здесь была относительная тишина и покой, а главное — идеальный воровской порядок во всем.

На любом особом режиме, тем более закрытом, всегда находилось по нескольку душ воров, и Иосир в этом плане не был исключением. Здесь мне довелось свидеться и познакомиться с самыми авторитетными ворами России нашего времени: Васей Бриллиантом, Песо, Русланом Осетином.

К сожалению, двоих из них, Васи и Песо, уже нет в живых, а вот с Русланом после долгого перерыва мне удалось встретиться, но, к сожалению, опять в неволе. В 1996 году я находился в Матросской Тишине, на «тубонаре», а он сидел напротив, «на кресту». Затем, когда 11 сентября меня увозили в Бутырки, он же и провожал меня так, как мог проводить только истинный вор.

Но на Иосире у меня ни с Русланом, ни с Васей общения, по большому счету, не было, потому что они сидели в БУРах-одиночках (на особом режиме в БУР сажали только на год, и обязательно в одиночку). Здесь не было общих буровских камер, как на строгом, на котором и больше шести месяцев БУРа не давали, — это потолок.

А вот с Песо мне довелось побывать не только там, но и в зоне на Княж-погосте, да и на сангороде на Весляне немного. Общение с этим удивительным человеком дало в будущем ощутимые плоды, а светлая память о нем, так же как и о других ворах, у меня сохранилась на всю оставшуюся жизнь.

В то время Песо было где-то немного за сорок. Высокий средней упитанности грузин, всегда подтянутый и аккуратный во всем. Даже пуговицы на телогрейке он застегивал все до единой. По всему видно, что в свое время он получил неплохое воспитание. Я ни разу не слышал, чтобы он на кого-либо повысил голос. Что же касалось авторитета, то он у него был сродни разве что авторитету Васи Бриллианта, Черкаса, Огонька, Хасана, Каликаты да Васи Бузулуцкого, ну а эти воры на все времена не нуждаются ни в каких комментариях. Одним словом, это была личность, да и не только в преступном мире.

В бараке, где мне пришлось провести полгода, из воров находились Песо, Хайка и Студент. Барак был большой, где-то на 80—100 человек, и в этом бараке сидели те, кто свято чтил воровские законы, и те, кто честно придерживался их, то есть воровские мужики. Были, правда, и те, кто оступился где-то, когда-то, на каком-то отрезке пути в сложных лабиринтах ГУЛАГа, но если воры их прощали, в основном за прежние заслуги, то и они были в этом бараке.

Здесь, так же как и во многих других местах заключения, я встретил нескольких своих знакомых, с которыми либо где-то воровал, либо где-то сидел, либо где-то вместе бродяжничал. Но главным, конечно, было то, что, как только я зашел в барак, меня позвал к себе Песо. В проходе сидели воры и те, кто близок к ним. Мы познакомились, попили чайку, погуторили. Мне задали несколько вопросов, скорее исходя из «регламента», чем по надобности, а затем Песо сказал мне: «За тебя, Заур, пришла малява из сангорода от Дипломата, этого нам достаточно, будешь рядом, а пока располагайся и отдыхай с дороги». На этот случай рядом с ворами и бродяжней, что их окружает, всегда были свободные шконари, на одном из них я и расположился.

К камерной жизни среди воров мне было не привыкать, приходилось и мне также писать малявы по поручению и от имени воров, но такого объема работы, какой пришлось делать здесь мне и другим, сродни мне, арестантам, я до сих пор еще не видел и не выполнял. Любая мало-мальская разборка, затрагивающая в какой-то степени воровские устои, включала в себя маляву, которую посылали либо сюда, на Иосир, либо на сангород Весляну, в зависимости от того, где было большее количество воров, и вся эта корреспонденция шла со всего Устимлага. В малявах этих была лагерная жизнь такого огромного региона страны, как Коми АССР. Помимо разборок туда включались отчеты лагерных и тюремных положенцев об общаках, о действиях шпаны во благо и на благо преступного мира и всего хода воровского — в общем, почти вся информация о жизни во всех лагерях и пересылках Коми.