Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата - Ишмаэль Бих

Кто-то пустил слух, что по деревням ходят «семеро юнцов». Нас принимали за банду боевиков. Мы не раз подвергались нападениям здоровенных мужчин, вооруженных ножами и готовых нас зарезать. Но каким-то чудом всякий раз нам удавалось уверить нападавших, что мы просто дети, бегущие от ужасов войны. Иногда я смотрел на сверкающие лезвия, с трепетом думая о том, какой именно будет боль, если эта острая сталь вонзится в мою плоть. Однако временами голод мучил так сильно, что было уже все равно, зарежут меня или нет. В больших селениях, где нам случалось останавливаться на ночлег, рядом с нами на всю ночь выставляли охрану. А когда мы отправлялись на реку, чтобы постирать одежду, матери хватали младенцев и в панике убегали.

Однажды утром, сразу после того, как мы миновали покинутую деревню, до нашего слуха донесся странный шум. Он напоминал рев мощных двигателей, или далекие раскаты грома, или грохот металлических цилиндров, катящихся по асфальтовому шоссе. Мы поспешили к обочине дороги и легли на землю за кустами. Все растерялись и с недоумением переглядывались. Даже Канеи, который, казалось, был опытнее и знал больше нас, не мог объяснить природу этих звуков. Ребята выжидающе смотрели на него, но лицо его выражало лишь озадаченность.

– Надо выяснить, что это, иначе мы не сможем двигаться дальше в Йеле, – прошептал наконец он и пополз вперед. Мы последовали за ним, стараясь поменьше шуршать прошлогодней листвой, которой была покрыта земля. Шум усиливался. Подул ветер, верхушки деревьев закачались. Подняв головы, мы увидели вдалеке лишь лазурное небо и больше ничего. Канеи нерешительно приподнялся и сел на корточки, из-за кустов озирая окрестности.

– Там вода, много воды, целый океан! И песок, много песка! – сказал он, продолжая вглядываться в даль.

– А откуда такие звуки? – спросил Альхаджи.

– Я ничего не вижу, кроме песка и волн, – отозвался наш «вожак», а потом махнул рукой, чтобы мы подползли ближе. Мы уселись на корточках рядом с ним и некоторое время глазели вправо и влево, пытаясь отыскать источник громовых раскатов. Не сказав ни слова, Канеи вышел из-за кустов и пошел по песку к кромке воды.

Перед нами лежал Атлантический океан. То, что мы приняли за рев двигателей, оказалось шумом прибоя. Я раньше бывал на побережье, но в маленьких бухтах. Такого широкого и протяженного берега я еще не видел. Песчаная полоса тянулась вдаль. Пронзительно синее небо на горизонте сливалось с водой. Мои зрачки расширились, губы сами собой растянулись в широкой улыбке. Даже после того кошмара, который пришлось пережить, душа не разучилась восхищаться красотой природы. Забыв о своих бедах, я с восторгом любовался открывшимся передо мной зрелищем.

Мы подошли ближе к воде и глядели на океан. Штормило: мощные валы накатывали один на другой. Вот первый из них ударился о берег с такой силой, что, наверное, мог бы переломать ноги любому из нас. Следующий был еще выше и еще сильней. А третий оказался настолько огромным, что мы отскочили назад. С грохотом волна обрушилась на песок, так что его частички взметнулись высоко в воздух. Мы сделали несколько шагов вперед и посмотрели, что выбросило на берег штормом. Здесь были водоросли и мелкий мусор, а также довольно крупные крабы. У них, наверное, не хватило сил, чтобы зацепиться за океаническое дно, но при этом они не погибли от удара.

Решено было идти дальше вдоль берега. Все это напоминало спокойную прогулку, потому что здесь нам, скорее всего, не грозили никакие опасности. Мы резвились, играли в салки, кувыркались на песке. Потом взяли старую рубашку Альхаджи, скомкали и обвязали веревкой, сделав из нее некое подобие мяча, и принялись гонять в футбол. Всякий раз, когда кто-то забивал гол, он исполнял импровизированный танец-соукоус[12]. Мы кричали, смеялись, распевали песни, которые когда-то разучили в школе.

К океану мы вышли ранним утром, еще до рассвета, а к полудню набрели на небольшую рыбацкую деревушку. Когда, прибавив шагу, мы приблизились к ней, нас охватила тревога. Все лачуги были пусты. Создавалось впечатление, что люди только что их покинули. В очагах догорал огонь, кругом валялись перевернутые ступки с рисом, опрокинутые ведра с водой. Первое, что пришло нам в голову, – здесь побывали повстанцы. Пока мы гадали, куда все подевались, из-за домов появились рыбаки, вооруженные ножами и гарпунами. Наготове у них были сети, чтобы схватить и связать непрошеных гостей. От удивления никто из нас и не пытался бежать. Мы стали кричать на всех известных нам племенных наречиях (на семерых у нас было восемнадцать языков): «У нас нет оружия! Мы не причиним вам никакого вреда, позвольте нам идти дальше своей дорогой!» Но нас схватили, бросили на землю, связали руки и повели к старосте деревни.

Оказывается, рыбаки заранее узнали о нашем приближении. Они решили, что к ним направляются боевики, и предприняли меры, чтобы защитить себя, свои семьи и дома. Ничего удивительного в такой реакции не было, но мы не ожидали, что столкнемся с ней здесь, в относительно спокойном районе страны. Нас подробно и с большой подозрительностью допросили: откуда мы родом? Куда идем и почему выбрали именно эту дорогу? Альхаджи (он был самым высоким из нас, поэтому его нередко принимали за самого старшего) попытался объяснить старосте, что мы просто беженцы. После этого мужчины сняли с нас изорванные и стоптанные кроссовки, развязали руки и вытолкали вон из селения, крича, улюлюкая и потрясая гарпунами вслед нам.

Мы припустили что есть духу, чтобы поскорее удалиться от негостеприимных рыбаков на безопасное расстояние. Лишь позже стало понятно, какую пытку они нам уготовили. Идти босиком по раскаленному песку было просто невозможно. Солнце стояло в зените, воздух прогрелся до пятидесяти градусов, деревья, дающие тень, в окрестностях не росли. Ступни невыносимо жгло, будто идешь по горячему, только что уложенному асфальту. Останавливаться тоже нельзя было, иначе ноги совсем бы обуглились, приходилось все время двигаться вперед, полагаясь лишь на то, что со временем привыкнешь к жару. Пробовали шлепать вдоль прибоя – не получалось: штормовые волны не давали удержать равновесие, мокрый песок проваливался под тяжестью тела. Несколько часов я выл от боли, а потом ступни онемели. Мне пришлось идти на деревянных ногах.

До самого заката мы брели по палимому солнцем побережью. Пожалуй, никогда в жизни я так не жаждал приближения ночи. Хотелось верить, что с ее наступлением мои мучения кончатся. Но как только спала жара, вернулась чувствительность. Каждое движение причиняло боль, песчинки забивались под распухшую от ожогов кожу, усугубляя страдания. Я с трудом преодолел еще несколько километров пути, уже не веря в то, что останусь жив после такого марш-броска. По лицу струился пот, тело содрогалось от боли. Наконец мы дошли до одинокой хижины, стоящей прямо на песке. Войдя в нее, ребята молча расселись на бревнах вокруг очага. Мы были не в силах говорить. У меня в глазах стояли слезы, но от жажды и усталости я не мог даже плакать по-настоящему. Взглянув на своих спутников, я понял, что они тоже беззвучно рыдают.