Белая горячка. Delirium Tremens - Михаил Липскеров

– Тебе что, – взъярился Адидас, – часы дороже жизни капитана Советской Армии?! Как лежите, гражданский?! А ну встать, когда с тобой маршал разговаривает!!! Или часы давай, дорогой задушевный друг мой. До завтра.

Мэн снял часы и протянул Адидасу. Тот посмотрел на часы, пукнул от восхищения и выскочил из палаты, где медленно отключался Одновозрастный, в миру – капитан запаса Советской Армии.

И Мэн получил возможность оглядеться. В палате вместе с его койкой было девять. И все были аккуратно застланы, кроме обжитых Мэном, Адидасом и Одновозрастным.

– Видно, – подумал Мэн, – психическое здоровье нации укрепляется.

И тут в палату вернулся Адидас с мелким плешивым чуваком в брюках и пиджаке, из-под которого виднелась пижама. Это и был Один, который сразу приступил к делу.

– Значит так, алкаш. Литровка – пятьдесят баксов. Отдашь завтра. Если – нет, твой «Лонжин» – мой.

– Еще колбаски украинской полукопченой, – встрял Адидас.

– За ради Бога, – сказал Один. – Круг – двадцать баксов.

Адидас просительно глянул на Мэна. Тот кивнул головой.

– Вот и договорились, – кивнул Один и встал с койки.

– Слушайте, – кликнул его Мэн, – мне бы звякнуть, чтобы бабки завтра принесли.

– Об чем речь, – вернулся к койке Один, вынул из кармана мобильник и протянул Мэну.

– Сколько? – спросил Мэн.

– Обижаешь… Что я тебе, кусошник какой. Это – от души. А вообще, если будет нужно еще куда звякнуть, в пятой палате – Малой. Телефон – это его бизнес. – И он вышел.

Мэн позвонил Старшему сыну и попросил его привезти завтра двести долларов на дополнительное эксклюзивное лечение по секретным пентагоновским разработкам. Ну и конечно, украинской полукопченой колбасы, входящей в вышепомянутый эксклюзивный курс лечения.

И все стали ждать скорой алкогольной помощи капитану запаса бывшей Советской Армии. И все молчали, кроме Одновозрастного, этого самого капитана бывшей армии, который бормотал молитвы вперемежку с командами «Прицел!», «Уровень!», «Правее!», «Огонь!». При этих словах Мэн почувствовал прилив сил и памяти.

Флэшбэк

Когда-то Мэна призвали в армию. К тому времени ему уже стукнуло двадцать девять лет с копейками, у него была жена, четырехлетний сын и положение не слишком управляемого идеологией конферансье. Незадолго до этого был выпущен закон, позволяющий призывать в армию офицеров запаса до тридцати лет, не служивших в армии. К таковым принадлежал и Мэн, оторвавший звание мл. лейтенанта запаса по окончании Московского института цветных металлов и золота по специальности «геология и разведка месторождений полезных ископаемых». Правда, это знаменательное событие произошло уже семь лет назад, и Мэн не ожидал такой пакости от любимой им Советской власти. Его запросто могли бы отмазать от воинской повинности, но случилось странное совпадение. Шарахнули события в Чехословакии, и весь советский народ на многочисленных собраниях поддерживал мудрое решение своей власти. Произошел такой слет и в Мастерской сатиры и юмора «Москонцерта», где и служил Мэн. На слет Мэн пришел в состоянии средней поддатости и в противовес мнению большинства советского народа публично не поддержал действия руководства страны. Его публично осудили, что не помешало осудившим надраться с Мэном в приватной обстановке уже по-настоящему. Через несколько дней Мэну пришли две повестки. Одна – из военкомата, в которой предлагалось прийти в этот самый военкомат, чтобы отдать свой долг в сумме двух лет службы. Вторая была поинтереснее. В ней Мэна приглашали в Куда надо для беседы. Причем обе повестки были на одно и то же время. Мэн предпочел пойти по первому приглашению. Тем более что в Куда надо он побывал совсем недавно, где давал объяснения по поводу приписываемой ему устной поддержки агрессии Израиля против арабских стран во время Шестидневной войны. Произошло это якобы во время послеконцертной пьянки в одной из частей ПВО. Якобы на этой пьянке Мэн сравнил захват Синайского полуострова, Голланских высот и Западного берега Иордана с освобождением Петром Первым исконных русских территорий Яма, Копорье и Орешека в ходе русско-шведской войны. Тогда-то Мэна и позвали для беседы. Мэн все отрицал. К тому же соратники Мэна по концерту тоже решительно ничего не помнили из приписываемых Мэну обвинений. Более того, эти обвинения не помнил и присутствовавший на пьянке второй секретарь Московского обкома ВЛКСМ по причине того, что не помнил вообще ничего, так как был пьяным еще до концерта. Но в Куда надо решили не горячиться и якобы поверили Мэну со товарищи, включая и второго секретаря Московского обкома ВЛКСМ, который на беседе был привычно пьян и не помнил ничего. Даже самой беседы. (Что и подтвердилось на последующей встрече всех заинтересованных лиц на гулянке, устроенной Мэном в шашлычной «Эльбрус» на Ногина.)

А впрочем, об этом Мэн уже вспоминал.

Так что в Куда надо Мэн уже был и ничего интересного от вторичного похода он не ожидал, поэтому и пошел в военкомат. И уже через двое суток летел послужить Родине на близкий ему остров Сахалин. Там он был назначен помощником начальника штаба истребительно-противотанкового дивизиона кадрированного артиллерийского полка, получил обмундирование, выяснил, что вырос в звании до лейтенанта, что и обмыл с молодыми офицерами в офицерской столовой. Потекли дни, месяцы и годы службы. За это время Мэн прошел переподготовку, сменил семь должностей, успел развалить шесть подразделений, сделав каким-то образом седьмое отличным, получил двадцать пять суток гауптвахты, из которых пять провел на квартире и.о. начальника Ю.-Сахалинского гарнизона, знавшего Мэна по его гастролям в Ю.-Сахалинске, в перманентной пьянке и неформальном общении с местными гражданскими дамами (что не противоречит ни одному из уставов Советской Армии. О Моральном Кодексе говорить не имеет смысла, потому что в армии не имеет смысла говорить вообще о какой-либо морали). Еще пять суток он пил на самой гауптвахте вместе с начальниками караулов, с которыми проходил переподготовку. Остальные пятнадцать ему были записаны, так как на четыре койки в офицерских камерах был громадный конкурс, который Мэн не прошел как младший по званию. Также были и многочисленные задушевные беседы со старшими офицерами полка в штабе полка за водчонкой местного разлива и закуской, принесенной завстоловой из склада. Это были офицеры, прошедшие войну, имевшие ордена и медали и всю жизнь жившие по уставу (в котором, как и о бабах, тоже ничего не говорилось о запрете на распитие спиртных напитков во время прохождения службы). Мэну эти беседы записывались в качестве проведения политподготовки личного состава. Так, по подсчетам Мэна, он провел семнадцать бесед с личным составом по «апрельским тезисам», восемь – по Брестскому миру и почему-то двадцать четыре – по осуждению романа Солженицына «Раковый корпус», который не читала ни одна живая душа не только в полку на Сахалине, но и на всем Дальнем Востоке. Кроме Мэна, который прочел его, будучи штатским. Но ничего не поделаешь, таковы были планы политуправления Краснознаменного Дальневосточного военного округа, которые из Москвы спустил какой-то мудак. Кстати, офицерам полка, которые также должны были обсуждать этот роман со своими подчиненными, Мэн его тщательно пересказал. Возможно, поэтому он и получил медаль по случаю столетия Владимира Ильича Ленина. Других причин для получения столь высокой награды Мэн не видел.