Ревущая Тьма - Кристофер Руоккио

Глаза Гибсона сверкали; он снова опустил трость на землю возле ног:

– Мир и человек создаются притяжением противоположностей. Цивилизация порождается природой и культурой. Мужчины и женщины – дети. Протоны и электроны – атомы. Эго и его тень – я. Порядок и хаос – возможности. И так далее. Что могут породить люди и сьельсины? Кто знает?

– Лучший мир? – спросил я. – Это возможно?

– Неверный вопрос.

На мне были только штаны, и посреди гнетущей Тьмы я чувствовал себя нагим, как младенец, и даже стоять мне было неловко. В сумраке двигались невидимые гигантские фигуры, словно колоссы, чьи огромные ноги топтали поля сражений сотен планет.

– А какой верный? – спросил я, воздев руки к небу. – Что мне делать? Я балансирую на грани. Хлыст предал меня, а Джинан…

Я сам предал Джинан, но объясняться мне не потребовалось: по сожалению в глазах старого схоласта я понял, что он меня понимает.

– …И Кхарн Сагара. Если ему вздумается, он может всех нас убить.

– Он не позвал бы сьельсинов, если бы задумывал вас убить, – поднял руку мой наставник. – Прояви терпение. Тебе еще представится возможность все изменить. – Он был прав. – Ни к чему паниковать. Паника – плохой союзник.

«Страх убивает разум».

– А разум убивает страх. – Гибсон сжал кулак. – Адриан, твои чувства – тучи. Пробейся сквозь них.

– Когда все закончится, – неуверенно начал я, ковыляя к старику, – когда все закончится, Империя будет меня судить.

Густые брови Гибсона сошлись на переносице.

– А все уже закончилось? Прости, я-то думал, что для тебя все «слишком сложно». – Он постучал тростью по невидимому полу. – Адриан, Империя могла осудить тебя в любой момент. Как и любого из нас. Это цена, которую мы платим за цивилизацию, цена, которую я заплатил за тебя. Понятно?..

Разве не то же самое я недавно пытался втолковать Валке?

– Ты бы предпочел, чтобы Империи не было? Чтобы сьельсины уничтожили нас планета за планетой? Мы ни за что не смогли бы выстроить организованное сопротивление. – Он не сводил с меня глаз. – Ты недостаточно хорош в этой игре.

– Гибсон, это не игра, – резко ответил я. – Я не играю.

– Что же это, если не игра? – возразил схоласт. – Вся наша жизнь – игра. Но это не означает, что последствия будут несущественны. – Он выпрямился, и я вдруг понял, что он выше многих знакомых мне палатинов. – Адриан, как играют в игру?

Я понял, что меня ждет диспут. Quaestio disputata[41]. Что ж, так и быть. Я расправил плечи, поднял голову и сложил руки за спиной:

– Какую игру?

– Любую игру. Это не важно, ответ все равно один.

Он двигался иначе, чем в жизни, не шаркая и не подволакивая ноги. Он ступал, как положено в мягких туфлях, – с пятки на носок, так, что при каждом шаге его ноги казались заостренными.

Гибсон махнул в мою сторону тростью:

– Думай, мальчик, думай.

Ответ был очевиден.

– Насколько возможно, ты должен следовать правилам, какими бы они ни были. Если нужно, правила можно менять и нарушать. В зависимости от цели игры ты либо соревнуешься с противниками, либо кооперируешься.

– Зачем?

Я почувствовал подвох, а не его суть и дернул поводья, как дозорный впереди колонны, чья лошадь почуяла запах затаившихся в засаде врагов. Но вопрос был частью игры и сам по себе не нес опасности.

– Чтобы победить.

Гибсон шлепнул меня тростью по ноге, как дедушка непослушного внука.

– Kwatz! – скривился он. – «Победить»! Постоянно побеждать невозможно. Придумай что-нибудь получше.

Получше.

Я крепко сжал запястье другой рукой. Идей не было. Живой Гибсон, возможно, сам подсказал бы мне ответ через век-другой, но Гибсон был мертв или бесследно исчез, а это был всего лишь сон – или видение.

– Нужно играть, как будто ты не собираешься выходить из игры. Так, чтобы защитить свое «я». – Он сделал особый упор на последнем слове, позволил ему повиснуть, чтоб я сильнее почувствовал его следующий удар. – Кто ты?

Я удивленно моргнул:

– Адриан Анаксандр Марло, сын Алистера и Лилианы…

– Нет, – ткнул он меня латунным кончиком трости в голую грудь. – Им ты родился. Кто ты?

– Адр, – ответил вместо меня чужой, хриплый, болезненный и испуганный голос и добавил уже тверже: – Мирмидонец Адр с Тевкра.

– Нет.

– Адриан Гибсон, – произнес голос, похожий на предыдущий, но более низкий, натянутый.

– Мальчик. – Насмешливый голос моего отца.

– Ты мой сын. – Мать в студии на Аспиде.

– Парень. – Одновременно ухмыляющийся и заботливый Паллино.

– Твое величество! – Гхен.

– Твое величество!

– Адриан!

– Варвар! – Валка.

– Mia qal! – Мой капитан, моя Джинан, привычно запыхавшаяся. – Mia qal! Адриан!

– Адриан! Адриан!

– Нет, – махнул рукой Гибсон, отогнав эти голоса, как дымку.

– Кто тогда? – спросил я, подходя к нему, пока он наматывал вокруг меня круги на невидимой арене. – Кто я?

– Ты – то, что останется, когда все это, – он указал через плечо, как будто все мои имена и люди, произносившие их, в самом деле были дымкой, – уйдет. Ты – та часть себя, что переживет эти перемены. Та единственная деталь корабля, которую не мог заменить древний Тесей.

– Сам Тесей.

– Вот именно, – сказал Гибсон, кладя руку мне на плечо. – Теперь понимаешь?

Я решил, что понимаю.

– Забыть о побеге. Забыть о Красном отряде. Отпустить Хлыста и Джинан.

Он один раз качнул головой. Отрицание? Или удивление?

– У тебя есть долг и цель. Так двигайся к ней.

– Я не знаю как, – сказал я и опустился на край кровати.

– Только вперед, – ответил Гибсон, покручивая в руках трость. – Главное – не выпускать нить.

– Как Тесей? – спросил я, представляя, как древний грек крадется по лабиринту ужасного Минотавра, разматывая нить.

– Точно. Все прочие заботы, – махнул он рукой, – лишь отвлекают тебя от цели. Человек может удержать воду в горсти, но только несколько капель. – Он иллюстративно сложил руку лодочкой. – Ты на верном пути, главное – не сбиться с него.

Мои пальцы сжали простыню.

– Это непросто. Нить запуталась.

– Ты сам все усложняешь. Завязываешь узлы. – Гибсон повернулся ко мне спиной, держа трость, как профессор на лекции, впрочем, таковым он и был. – Древний фригийский царь Мидас привязал повозку своего отца Гордия к столбу таким тугим и сложным узлом, что никто не мог его распутать. Говорили, что распутавший его будет однажды править всей Азией. Пятьсот лет люди пытались это сделать – погонщики скота, земледельцы, воины, сыновья и внуки Мидаса. Ни у кого не вышло.