Власть меча - Уилбур Смит

Но первый же взгляд на него тогда так поразил ее, что боль чувствовалась даже сейчас.

Однако она сумела проявить должное равнодушие, ответив:

– А разве мы встречались? Я, должно быть, забыла. Прошу простить. – Она протянула руку. – Что ж, приятно снова встретиться… Шаса?

– Да, Шаса, – подтвердил он и взял ее руку, как священный талисман. «Почему мы с тех пор не встречались? – спросил он себя и сразу нашел ответ. – Так было задумано. Мама и Блэйн постарались, чтобы мы не встречались: это могло осложнить их положение. Они не хотели, чтобы Тара рассказывала об этом своей матери».

Но сейчас он был слишком счастлив, чтобы сердиться.

– Вы договорились о местах за столом? – спросил он, не выпуская ее руки.

– Папа сидит за капитанским. – Тара любовно состроила отцу рожицу. – А нас оставили одних.

– Хотите, мы вчетвером будем сидеть вместе? – сразу предложил Шаса. – Пошли поговорим с мэтром.

Блэйн и Сантэн с облегчением переглянулись – все шло точно по их плану, с одним поворотом, которого они не предвидели.

Матильда Джанин покраснела, пожимая руку Дэвиду Абрахамсу. Из двух сестер она была гадким утенком, потому что унаследовала от отца не только широкий рот, но и крупный нос и оттопыренные уши, а волосы у нее были не рыжие, а имбирно-морковного цвета.

«Но у него тоже большой нос, – вызывающе подумала она, разглядывая Дэвида, и тут же ее мысли устремились по касательной: – Если Тара скажет ему, что мне всего шестнадцать, я умру».

Плавание превратилось в бурю переживаний, полное для всех радостей, и сюрпризов, и досады, и боли. На протяжении четырнадцати дней плавания до Саутгемптона Блэйн и Сантэн мало видели молодежь, встречаясь с четверкой молодых людей только за коктейлем у корабельного бассейна перед ланчем и во время обязательного танца после ужина, когда Шаса и Дэвид по очереди вертели в танце Сантэн, а Блэйн – дочерей. Потом молодые люди обменивались быстрыми взглядами, приводили сложные доводы и, оставляя Сантэн и Блэйна с их более уравновешенными удовольствиями на верхней палубе, исчезали внизу, в туристическом классе, где начиналось настоящее веселье.

Тара в цельном зеленом купальнике была великолепна – ничего лучше Шасе видеть не приходилось. Ее груди под обтягивающей материей формой напоминали незрелые груши, а когда она выходила из бассейна и по ее стройным ногам лилась вода, Шаса видел сквозь ткань ямку пупка и жесткие маленькие камешки сосков и ему требовались огромные усилия, чтобы не застонать вслух.

Матильда Джанин и Дэвид обнаружили, что у них одинаковое чувство юмора, фиглярское и непочтительное, и большую часть времени непрерывно смеялись. Матильда Джанин каждое утро вставала в четыре тридцать, независимо от того как поздно легла накануне, и хрипло подбадривала Дэвида во время его обязательных пятидесяти кругов по палубе.

«Он двигается, как пантера, – говорила она себе. – Длинная, гладкая, грациозная». И каждое утро ей приходилось придумывать по пятьдесят новых острот, чтобы выкрикивать, когда он пробегал мимо. Они беспрерывно гонялись друг за другом у бассейна и боролись под поверхностью, когда падали в воду, но кроме скромного поцелуя в щеку при прощании у дверей каюты, которую Матильда Джанин делила с Тарой, ни один из них не думал заходить дальше. Хотя Дэвид кое-чему научился во время своих недолгих отношений с Кэмел, ему и в голову не приходило заниматься такой же акробатикой с особенной девушкой вроде Мэтти.

Шаса, с другой стороны, никаких подобных запретов и ограничений не знал. У него был гораздо больший сексуальный опыт, чем у Дэвида, и, как только он опомнился от первого потрясения красотой Тары, он предпринял решительную и коварную осаду ее девственности. Однако результаты были даже менее значительными, чем у Дэвида.

Потребовалась почти неделя, чтобы сблизиться настолько, что Тара позволила ему мазать ей спину и плечи кремом от загара. В предутренние часы, когда на танцевальной площадке перед последним танцем приглушали свет и оркестр играл приторно-романтическую «Цезальпинию», она прижималась мягкой бархатной щекой к щеке Шасы, но когда он пытался прижаться к нижней части ее тела, она позволяла это лишь на мгновение и выгибала спину, а когда он пробовал у дверей каюты поцеловать ее, обеими руками упиралась ему в грудь и негромко смеялась.

«Маленькая ведьма совершенно фригидна, – говорил Шаса своему отражению в зеркале, когда брился. – У нее в панталонах, наверно, айсберг».

Мысль об этих частях ее тела заставляла его дрожать от досады, и он решил прекратить охоту и мысленно перебрал пять-шесть других женщин на борту; среди них не было особенно молодых, но все смотрели на него с несомненным приглашением во взгляде. «Я мог бы получить любую из них или всех сразу, вместо того чтобы бегать за мисс Оловянные Панталоны…» Но час спустя он становился ее партнером в проводившемся на корабле соревновании по метанию колец, или пальцами, дрожащими от желания, втирал в безупречную спину крем от загара, или старался держаться с ней наравне в споре о достоинствах и недостатках правительственных планов лишения цветных избирателей Капской провинции избирательных прав.

С некоторым отчаянием он обнаружил у Тары Малкомс высокую политическую сознательность, и хотя между ним и матерью существовала неопределенная договоренность, что когда-нибудь он займется политикой и войдет в парламент, его знание сложного комплекса политических проблем страны и интерес к этим проблемам были совсем не того калибра, что у Тары. Ее политические взгляды смущали его почти так же сильно, как физическая привлекательность.

– Я, как и папа, считаю, что не только нельзя отнимать право голоса у немногих черных, которые им обладают, – надо предоставить его им всем.

– Всем! – Шаса был в ужасе. – Ты ведь это не всерьез?

– Конечно, всерьез. Не сразу, но на цивилизованной основе, надо предоставить право голоса тем, кто этого достоин. Дать право голоса всем, кто имеет необходимое образование и достаточно ответствен. Через два поколения все мужчины и все женщины, белые и черные, будут в избирательных списках.

Шаса содрогнулся при этой мысли: его собственное стремление заседать в парламенте такого не выдержит. Но это было, вероятно, самое нерадикальное из ее мнений.

– Как можно запрещать людям владеть землей в их собственной стране, или продавать свою рабочую силу на лучших условиях, или заключать коллективные договоры?

Профсоюзы – орудие Ленина и дьявола. Это Шаса впитал с материнским молоком.

«Она большевичка, но Боже, какая прекрасная большевичка!» – подумал он и потащил Тару за собой, чтобы прервать неприятную лекцию.

– Пошли поплаваем.

«Он невежественный фашист», – яростно думала Тара, но когда видела, как другие женщины смотрят на него из-под солнечных очков, ей хотелось выцарапать им глаза, а ночью, в постели, когда она думала о прикосновении его рук к ее обнаженной спине, об ощущении его тела на танцплощадке, она краснела в темноте от фантазий, заполнявших голову.