Между - Альвдис Н. Рутиэн

– Знаешь ли, кроме Марха-короля есть еще Марх-человек. Я устал, Эссилт. Просто устал. Устал быть растянутым, словно жертва, между Друстом – воплощением верности и Друстом – рабом страстей. Честное слово, по мне лучше Андред, чем Друст. Андред, по крайней мере, был всегда один и тот же…

– Прости, – тихо проговорила королева. – Я думала, так будет лучше тебе.

Марх молча покачал головой.

– Я боялась, тебе будет тяжело без него…

Король пожал плечами:

– Не первая потеря в моей жизни. И вряд ли последняя. Твоя тихая и спокойная верность мне дороже его метаний от запредельной преданности к черному предательству.

– Так ты оставишь его в Каэр-Лундейне?

– Если Артур согласится принять его. Если нет – пусть этот наш герой уплывает за море. Довольно я извинял ошибки Друста. Я становлюсь стар, и дело не только в том, что у меня полголовы седых волос. Я начинаю ценить покой…

– Бедный мой муж… мой старый, мудрый… глупый муж…

Она сжала его тяжелую ладонь своими тонкими пальчиками.

Марх улыбнулся.

* * *

Они ехали по гористой Альбе. Марх чувствовал, как начинает зудеть рисунок на теле, чесаться, словно недозажившая рана.

Эссилт с удивлением и радостью смотрела на лицо мужа, на котором сначала бледно, а потом всё явственнее проступали синие узоры. Под ее пристальным взглядом Марх понял, что незримое опять становится видимым.

– Нравится? – усмехнулся он.

– Я же их видела, – улыбнулась она. – В то наше лето. Нравится, очень нравится. Почему ты прячешь их?

– Я не прячу. Силу ведь не спрячешь… она только может уйти сама. Или проснуться. Ты же помнишь, что творилось со мной тем летом.

Она кивнула, и взгляд Королевы обещал: всё еще повторится.

Вслух она спросила:

– А здесь – почему?

– А здесь я в юности воевал с римлянами.

– Здесь?! Так далеко на север от Адрианова вала?

И Марх стал рассказывать – о Касваллауне, об Ирбе, о бесстрашных горцах, которых римляне считали бессмертными… Говорить о чем угодно, лишь бы о Прайдене, лишь бы Эссилт смогла освободиться от светлой грезы Аннуина, лишь бы заново привязать ее к себе.

А синий рисунок наливается силой, и тело жгут воспоминания о том лете, но – проклятье! – не делить же ложе с королевой в торфяной пастушеской хижине, в грязи и чаду очага? А если, как любят выражаться барды, «на зеленом мху» – то со всего леса сбежится любопытная нелюдь, и не отгонишь, хоть охрану выставляй… что ничем не лучше!

Так что придется подождать до ближайшего замка.

И, судя по пламенным взглядам королевы, она думает о том же самом.

Вот поэтому – рассказывать, рассказывать и рассказывать. Даже Друст подъехал ближе: за время этой поездки он узнает больше о жизни отца, чем за все предыдущие годы.

Замок оказался башней, отличающейся от пастушеской хижины лишь в высоту. Но Марху с Эссилт это было уже неважно – они наконец смогли остаться одни и отдались друг другу с жадностью голодных, дорвавшихся до еды.

…Синий узор на теле Марха ослепительно сиял, и древняя сила, спящая многовековым сном в камнях башни, пробуждалась, расходилась волнами по Альбе, насыщая святилища – словно пересохшие колодцы наполняет вода. Друиды, уже немногочисленные, и жрецы крохотных горских племен спешили провести обряды, чтобы не дать этой силе истечь так же внезапно, как она пришла. А у многих воителей Альбы, о подвигах предков которых ходили легенды, на теле вдруг начинали проступать синие узоры, не нанесенные человеческой рукой.

Девочка моя… Если бы тогда – пять, шесть веков назад – ты была со мной! Ты бы вошла со мной в курганы – и мы бы сделали то, что я один не осилил. Мы бы подняли силу земли Прайдена, обратили ее против римлян. Мы бы сделали это – если уж я сейчас, ни на что не годный старик, смог сильнее всколыхнуть эту землю, чем мне удавалось в юности.

Тогда бы не понадобился Арауну с Морганой этот человёночек – Артур.

Впрочем, поздно сожалеть.

Главное, мы сейчас вместе.

И кажется, я не так стар, как полагал еще вчера.

Да, дядя, ты не просто жесток – ты изощренно жесток.

В эту ночь все, на чьих телах синеют знаки древних курганов, – все слышат твое торжество.

Все. И я.

Видеть тебя с нею было бы тяжело, но ощущать то, каково тебе сейчас, – это просто пытка.

Пускай я заслуживаю кары – но не такой же!

Но нет, ты не собираешься меня карать. Сейчас ты вообще не помнишь, что я существую.

Если бы ты хотел причинить мне боль – ты бы придумал нечто несравненно более мягкое…

Они и прежде-то не особо торопились, а теперь то и дело сворачивали, чтобы заехать в одно, другое, третье святилище.

Древние менгиры, стоящие тут задолго до прихода бриттов, приветствовали Короля и Королеву всплеском силы; круитни – жрецы и простой люд – были готовы чтить их как богов.

Марх и Эссилт принимали это со спокойной благодарностью.

Так уже было однажды – в Корнуолле, но там их любовь дала расцвести жизни, здесь же – взойти семенам иной, древнейшей силы, столетиями ждавшим этого часа.

– За одну эту поездку я смог сделать больше, чем за века царствования без тебя, – повторял Марх Королеве.

Один из кругов менгиров встретился им прямо на лесной тропе. Похоже, это святилище было давно оставлено – нет ни следа жертв.

Эссилт вспомнила слова Седого о позабытых богах мертвых племен.

Королева спешилась, вошла в кромлех, медленно провела ладонями по каждому из менгиров. Самый большой был выше ее вдвое.

Под чуткими пальцами Королевы древняя резьба, едва различимая на камнях, начала слабо светиться. Так огненными струйками течет положенный в горнило кусок руды.

Марх подошел к жене:

– Покормила? – улыбнулся он.

– Да. Странно: здесь много веков не совершались обряды, а ведь оно – на тропе.

Тот развел руками: не знаю.

– Мне Седой рассказывал о судьбе забытых богов. Это страшно… Надеюсь, твою мать никогда не постигнет эта участь.

– Рианнон чтят. Думаю, и будут.

– Марх, а кто строил эти кромлехи? Ты знаешь?

– Нет. Они старше и меня, и даже Арауна. Он ведь получеловек, не забывай. Когда круитни пришли сюда, кромлехи уже стояли.

– Но хоть что-то известно?

Марх надрезал ладонь, помазал каждый из менгиров кровью.