Созидательный реванш - Юрий Поляков

Ю. П. Блестящий анализ! И блестящее подтверждение моей мысли! Но на вопрос мы не ответили: откуда в этой авторитарной, я не побоюсь этого слова, структуре, какой является армия, такой удивительный театр? И, как человек, служивший в армии, я понял: в армии, действительно, очень жесткая вертикальная иерархия. Но логическим следствием этой иерархии является большое доверие подчиненному. Поясню: старший офицер дает приказ младшему, но как именно младший офицер будет выполнять этот приказ, старшего не волнует. Главное, чтобы задача была выполнена. Командир дивизии не бегает за каждым командиром полка и не объясняет, как решать боевые задачи. То же и в руководстве театром. Ведь в «Одноклассниках» довольно иронично изображены военные, и когда эту пьесу ставили в провинциальных театрах, были даже звонки, что, мол, не стоит в таком ключе их затрагивать. Я у Бориса Афанасьевича спросил, не может ли здесь быть проблем. На что он ответил: «Юрий Михалыч, мы же военная организация, у нас полное доверие!» И еще одно качество Театра Российской армии мне хотелось бы отметить: это театр, который очень тонко чувствует настроения общества, откликается на них. Я довольно много хожу в театр, и порою мне кажется, что режиссеры остались в эпохе заката советской власти, когда любой намек на «первородный грех» государства российского перед народом вызывал взрывную реакцию зрительного зала. Такой нескончаемый тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год. И в этом смысле я очень люблю и высоко ценю спектакль «Похождения бравого солдата Швейка». Роман Гашека — вещь сатирическая, но многоуровневая. Самый внешний план — это насмешка над имперской идеологией Австро-Венгрии, которая так раздражала чешскую интеллигенцию. Но у нас сегодня весь этот антиимперский сатирический пафос отторгается, поскольку мы пережили распад империи, все эти насмешки над державностью работали, когда держава была в силе, в могуществе. И каков же был мой восторг, когда я увидел, что Театр Российской армии и режиссер Андрей Бадулин этот антиимперский пафос как будто бы вынес за скобки, выявив иные сатирические пласты произведения Гашека — а их там хватает! Это сегодня редкость!

С. В. Это действительно сегодня редкость, и я даже могу сказать почему: мы утратили ту великую школу, тот великий образовательный пласт, который и мне, и Борису Морозову, и тебе, Юра, позволил сформироваться и обрести необходимый уровень и ремесла, и мастерства.

Ю. П. А Семен Франк сказал: любая революция влечет за собой варваризацию. И этой варваризации подвергается прежде всего творческая интеллигенция. В драматургии, в литературе, в журналистике — орудуют уже два поколения, которые пришли в профессию, ею не владея. Ко мне приходит молодой поэт-иронист, я читаю его стихи и говорю: «Это очень похоже на Николая Глазкова, мне даже показалось, что это неизвестные его стихи». Был когда-то такой отличный поэт… Этот двадцатипятилетний парень смотрит на меня и спрашивает: «А кто такой Николай Глазков?» Я говорю: «Дорогой, читать предшественников надо не только для общего развития, но и для того, чтобы лишний раз не изобрести велосипед! А теперь, вы думаете, вам легко будет уйти от этого стиля? Вы ведь так и будете всю жизнь писать под Глазкова…» Увы, современные драматурги не умеют строить репризный диалог, не понимают, что герои должны говорить по-разному, отличаясь лексикой, интонацией, ритмом речи.

С. В. Они должны, прежде всего, мыслить по-разному!

Ю. П. Конечно! Это общая проблема! Отчасти в этом виноваты и деятели культуры старшего поколения, которые, вместо того чтобы подтягивать молодежь до собственного уровня, напротив, стремятся быть «продвинутыми» и спускаются на варварский этаж «культуры». И это стало катастрофой! Под вопросом сам архетип русского театра!

С. В. Это притом что русский театр, как он есть, признан во всем мире. Он опирается на достижения театра европейского, затем уже обогащает его, как мы это видели в течение всего двадцатого века — и Станиславский, и Михаил Чехов, и Таиров, и Дягилев… Весь двадцатый век, особенно в первой его половине, мы говорили с Европой на равных в сфере искусства. И вдруг нам навязывают какие-то «драматургические технологии», «мастерские» и т. п. Это абсурд!

Ю. П. А если бы вы знали, с каким восторгом актеры играют осмысленный, продуманный, психологически обусловленный текст! Был случай при постановке моей пьесы «Homo Erectus», когда часть актеров отказалась в ней участвовать под предлогом, что в пьесе осмеиваются либеральные ценности. То ли их кто-то накрутил, то ли еще что — не знаю. Потом, конечно, расстраивались, потому что спектакль идет с аншлагами много лет. И в разговоре с одним из «отказников» я спрашиваю: «Ты чего отказался? Ты же в новой драме бог знает что играешь!» А он задумался и ответил: «Так ведь там все понарошку, а у тебя-то — всерьез!» То есть актеры очень остро ощущают эту разницу!

С. В. Конечно! Они не могут ее не ощущать, говорю вам как актриса!

Ю. П. Я бы вообще все это направление, все эти сценические инсталляции вывел из категории «театральное искусство». Это совсем другое. И название у меня есть: «провокативное творчество». Это ведь творчество? Конечно, люди сидят, что-то придумывают, репетируют. А цель? Цель, прежде всего, — провокация. И не надо говорить: «Мы продолжаем традиции Станиславского и Чехова!» Нет, вы продолжаете традиции совершенно других людей, у которых тоже была одна цель — провокация. Беда заключается еще и в том, что многие молодые талантливые ребята в душе понимают, что делают не то. Но художник ведь нацелен на успех. Они видят, за что дают «Золотую маску», что вывозят на фестивали, что поддерживают грантами. Не будем также забывать о такой вещи, как культурная инерция. Вот, к примеру, сгорел где-то молокозавод — не стало молочных продуктов в городе, все понимают: надо срочно восстанавливать молокозавод. При разрушении культурных институтов, на первый взгляд, ничего катастрофического не происходит. Но проходит десятилетие, и родители удивляются: а что-то у нас дети какие-то странные, мы их учим разумному-доброму-вечному, а они — словно зверята с другой планеты. А просто дети выросли в мире, где культурные институты разрушены.

С. В. Их надо восстанавливать срочно! И роль театра в этом процессе — ведущая!

Ю. П. Кстати, именно эта проблема — проблема утраты человеком культуры и деградация человека культурного — поднимается в спектакле, с которого мы начали наш разговор. А значит, процесс восстановления начался!

А в заключение книги, я решил продемонстрировать читателям, что жанр интервью чрезвычайно амбивалентен и даже временами опасен, если журналист с диктофоном относится к тебе с предубеждением. Тогда его задним числом отточенные вопросы будут умны, а твои ответы глупы. Делается это просто, ведь вырывая из контекста беседы какие-то отдельные фразы, неудачные или неточные выражения, которыми всегда изобилует устная речь, пристрастно их комментируя и интерпретируя, можно любого выставить недотепой. А ведь как это приятно с помощью нехитрых манипуляций изобразить болваном своего идейного или литературного врага! Именно для того, чтобы избежать такой журналистской отсебятины, существует практика «визирования», когда интервьюируемый читает текст и определяет, соответствует ли он тому, что было сказано, или же корреспондент по неопытности, а может, зловредности исказил беседу. Когда интервью завизировано, оно идет в печать.