Песочный человек и другие ночные этюды - Эрнст Теодор Амадей Гофман

— Да, да! — отозвались одновременно мужчины и дамы, когда Вилибальд спросил, слывет ли Макс за веселого малого, с головой, набитой всякими шутками и штуками, и наконец за такого искусного рисовальщика, что Риксендорф, который сам создал удивительные вещи как живописец-любитель, не погнушался давать ему уроки.

— Некоторое время тому назад,— приступил к своему рассказу Вилибальд,— молодой мастер из уважаемого портняжного цеха справлял свадьбу. Было очень шумно: гудели контрабасы, гремели на всю улицу трубы. В отчаянии смотрел на освещенные окна этого дома слуга господина тайного советника Иоганн; сердце его готово было разорваться: там, среди танцующих, находилась его Эттхен. Когда же Эттхен выглянула в окно, он не выдержал: надел свое лучшее платье, вбежал в дом и смело вошел в танцевальную залу.

Его впустили, но с оскорбительным условием, что всякий портной будет иметь перед ним преимущество в танцах, причем он, конечно же, должен был танцевать с самыми некрасивыми, с дурным характером девушками, которых никто не желал приглашать. А Эттхен была приглашена на все танцы, но, увидя милого, забыла все свои обещания, и счастливый Иоганн растолкал ледащих портнишек, претендовавших на Эттхен, так, что они ничком повалились друг на друга. Это послужило сигналом к бою. Иоганн дрался как лев, раздавая пинки и затрещины налево и направо, но на стороне врагов был перевес в численности, и вскоре портняжьи подмастерья с позором вышвырнули его на лестницу. Разъяренный, он громко ругался, произносил проклятия и намеревался выбить окна в доме.

Как раз в это время мимо проходил Макс, возвращавшийся домой. Он вступился за несчастного Иоганна, не позволив возмущенной толпе расправиться с ним. Иоганн рассказал приятелю про свое несчастье и все шумно жаждал мести, но умному Максу удалось наконец его успокоить, пообещав стать на его сторону и так отомстить за нанесенные ему оскорбления, чтобы он остался удовлетворен.

Тут Вилибальд остановился.

— Ну! Ну! А дальше?.. Свадьба портного, влюбленная пара, побои — чем же все закончилось? — кричали со всех сторон.

— Позвольте,— продолжал Вилибальд,— позвольте вам заметить, многоуважаемые слушатели, что, говоря словами знаменитого ткача Основы, в этой комедии об Иоганне и Эттхен есть вещи, которые далеко не всем понравятся. Быть может, мне придется даже погрешить против тонких приличий.

— Уж вы это как-нибудь сумеете устроить, милый мой Вилибальд,— сказала старая институтская советница фон Крпйн, хлопая его по плечу,— я, со своей стороны, не особенно щепетильна.

— Писец Макс,— продолжал Вилибальд,-— на другой же день принялся за дело; он взял огромный лист веленевой бумаги, карандаш и тушь и очень живописно изобразил большого, красивого козла. Морда этого замечательного животного предоставляла физиогномистам богатый материал для изучения. Умный взгляд его выражал мучительную озабоченность, вокруг рта и бороды были выписаны складки, причем так мастерски, что зрителю казалось, будто они судорожно дергаются. Дело в том, что добрый козел был занят тем, что очень естественным, хотя и болезненным образом производил на свет премиленьких, маленьких портнишек, вооруженных ножницами и утюгами, которые образовывали весьма выразительные группы. Под картиной были написаны стихи, которые я, к сожалению, позабыл, но, если я не ошибаюсь, первая строчка была такая: "Эй, что такое съел козел?.." Могу вас уверить, что этот замечательный козел...

— Довольно, довольно! — замахали руками дамы,— будет об этом противном животном, мы хотим услышать про Макса!

— Названный Макс,— повествовал Вилибальд,— отдал свою оконченную и вполне удавшуюся картину оскорбленному Иоганну, который так ловко сумел прибить ее к портняжной харчевне, что снять ее оказалось нелегким делом, и праздный народ весь день на нее глазел. Уличные мальчишки, ликуя, бросали вверх свои шапки и, танцуя перед каждым портнишкой, который показывался на улице, отчаянно визжали и пели:

— Э, что такое съел козел?

— Картину эту нарисовал не кто иной, как Макс, что служит у тайного советника,— вынесли свое заключение художники.

— Стишки эти написал Макс, что служит у тайного советника! — внесли свою лепту мастера письменного дела, когда достойный портняжный цех стал собирать необходимые сведения.

На Макса подали жалобу, и так как он не опустился до того, чтобы отпираться, то ему грозила тюрьма. Тогда Макс в отчаянии побежал к своему покровителю генералу Риксендорфу. Он был уже у всех адвокатов, — те морщили лбы, качали головами и советовали все отрицать, но это не нравилось честному Максу. Генерал же сказал ему так:

— Ты сделал глупую штуку, мой милый сын, адвокаты тебя не спасут, но это сделаю я, и только потому, что в твоей картине, которую я только что видел, — верный рисунок и разумное распределение фигур. Козел очень выразителен, лежащие на земле портные составляют хорошую пирамидальную группу, живописную и не утомляющую глаз. Очень умно обработал ты в качестве главной фигуры нижней группы портного в муках удушения; на его лице написано страдание Лаокоона! Похвально и то, что падающие портные не висят в воздухе, а действительно падают, хотя и не с неба; некоторые слишком смелые ракурсы прекрасно замаскированы утюгами, ты также очень живо изобразил надежды новорожденных.

Дамы начали нетерпеливо роптать, а золототканный советник прошептал:

— Но процесс Макса, дражайший?

— Вместе с тем не хочу тебя разочаровывать,— продолжал генерал (вел далее Вилибальд), — но идея картины не твоя, она очень стара, однако именно это тебя и спасет! — С этими словами генерал начал рыться в своем старом шкафу и вынул оттуда кисет, на котором оказалась воспроизведена — очень хорошо и почти так же, как у Макса,— идея его любимца; кисет этот он предоставил в распоряжение Макса, и все уладилось.

— Но как, как? — кричали все, перебивая друг друга; юристы же, находившиеся в обществе, понимающе расхохотались, а тайный советник Ферд, который тем временем тоже вошел, сказал улыбаясь:

— Он отрицал animan injuriandi — намерение оскорбить, и его освободили.

— То есть, другими словами,— перебил Вилибальд,-— Макс сказал судьям: "Не стану отрицать, что картина сделана мною, но сделана без всякой задней мысли; нисколько не желая оскорбить глубоко уважаемый мною портняжный цех, я скопировал, картину с оригинала, который и представляю здесь, это кисет, принадлежащий моему учителю рисования генералу Риксендорфу. Некоторым вариациям этого оригинала обязан я своей творческой фантазией. Картина у меня пропала, я ее никому не показывал и уж тем более никуда не прибивал. И пусть это напрасное обвинение останется на совести уважаемого портняжного цеха". Словом, Макс был отпущен. Вот в этом и причина его благодарности и необычайной радости. Все нашли, что манера, в которой Макс выразил свою благодарность, не может быть вполне мотивирована только что ставшими известными обстоятельствами, лишь одна советница Ферд сказала взволнованным голосом:

— У юноши очень впечатлительная душа и более развитое чувство чести, чем у кого-либо другого. Если бы ему пришлось понести незаслуженное наказание, он был бы так несчастлив, что навсегда оставил бы Г.