Жизнь мальчишки - Роберт Рик МакКаммон

Он взглянул вверх, в поисках солнца, но облака висели стальными плитами.

— Том, сказали они, ты должен нас понять. Для того чтобы удержать «Зеленые луга» на плаву, нам приходится сокращать штат, резать до самых костей. И знаешь, что еще они сказали мне, Кори?

— Нет, сэр.

— Они сказали, что доставка молока на дом давно уже всюду вымерла, как динозавры. Ей нет места в мире полок с рядами пластиковых бутылок. Они сказали, что будущее состоит в упрощении процесса торговли: пришел, взял, что тебе нужно, и ушел, — именно это и нравится людям.

Отец переплел пальцы рук, на его исхудалом лице играли желваки.

— Но мне это совсем не нравится.

— Мы выкарабкаемся, — сказал я.

— Да, конечно, — кивнул отец. — Я нисколько в этом не сомневаюсь. Я подыщу себе какую-нибудь другую работу. Перед тем как приехать сюда, я побывал в магазине скобяных товаров и оставил там заявление о приеме на работу. Мистеру Вандеркампу-младшему может понадобиться шофер грузовика для развозки товара. Да я ведь могу работать и кассиром! Совсем недавно я надеялся, что через каких-нибудь три года меня повысят до помощника менеджера в отделе доставки. Я действительно так думал. Глупо, верно?

— Ты не мог знать наперед.

— В том-то и беда, я никогда не умел предугадывать, что случится.

Ветер пронесся над водой, вздымая рябь, гоня на прибрежные камни мелкие волны. В лесу за нашими спинами каркали невидимые вороны.

— Холодает, отец, — сказал я. — Пора возвращаться домой.

— Мне невыносима мысль, что твой дедушка узнает, что я потерял работу, — сказал он, имея в виду, конечно же, дедушку Джейберда. — То-то он повеселится!

— Ни я, ни мама — никто не станет над тобой смеяться, — ответил я. — Тут нет ничего смешного.

Отец снова подхватил свою бутылку с виноградным соком и как следует глотнул.

— В «Кладовую Большого Пола» я тоже ходил. Специально зашел туда, чтобы посмотреть на все эти бутылки в молочном отделе. Молока там целое море.

Отец снова поднял на меня глаза. Его губы посинели от холода.

— Я никогда не любил перемен. Не хочу отдавать свои деньги жующей жвачку девчонке, которая даже не знает моего имени и не улыбнется мне, когда я спрошу, как у нее дела. Мне неприятно думать об огромном, открытом аж до восьми часов вечера супермаркете, в котором от яркого света режет глаза. В восемь часов вечера люди должны быть дома, в кругу семьи, а не шататься по магазинам, где с потолка свешиваются рекламные плакаты, советующие вам, что купить. Я хочу сказать… что если до этого дойдет, обратной дороги у нас не будет никогда. Наступит день, когда каждый скажет: «Как здорово, что в любой вечер, даже в темноте, мы можем сходить в супермаркет, где на полках найдешь товары, о которых ты раньше и слыхом не слыхивал». И если даже кто-нибудь спросит: «А что случилось с молочниками, с фермерами, что продавали нам спелые арбузы прямо со своих грузовиков и свежие овощи из своего огорода, с людьми, которые улыбались покупателям, словно солнышко, когда те с ними здоровались?» — ему ответят, что, мол, они теперь продают весь свой товар в супермаркет, чтобы людям было удобно приходить и покупать здесь все сразу под одной крышей и не нужно ничего искать. Почему бы тогда не загнать все магазинчики в городе в одно помещение, чтобы не нужно было бродить под дождем, рискуя простудиться? Разве это не превосходная идея?

Несколько мгновений отец молча хрустел пальцами.

— После этого у нас не останется больше города, будут только дома, дороги и супермаркет. Того города, в котором мы живем сейчас, больше не будет. Мы будем ходить в этот магазин, где все под одной крышей, и, спросив у девчонки, жующей жвачку, о чем-то, мы услышим от нее: «Нет, у нас нет такого товара, потому что это больше не выпускают. Этот товар больше никому не нужен, люди не хотят его покупать. Люди теперь приобретают только то, что им велят покупать рекламы, свисающие с потолка. И только тот товар теперь есть в магазине, который машины штампуют тысячами в минуту. Это лучший товар. Ни малейшего изъяна в целой партии, представляете? А когда вы попользуетесь этим товаром, или когда он вам надоест, или когда реклама под потолком изменится, вы просто выкинете его в мусор, потому что эта вещь как раз и сделана так, чтобы ее выкидывали легко и беззаботно. Так что поторопитесь и выберите себе что-нибудь из этих прекрасных вещей, то, что потребуется вам прямо сегодня, и не задерживайте очередь, которая уже выстроилась позади вас».

Отец замолчал. Я снова услышал, как затрещали его пальцы.

— Но это всего лишь супермаркет, — подал я голос. — Один-единственный в округе.

— Он первый, — ответил отец. — За ним будут другие.

Прищурившись, отец с минуту молча рассматривал поверхность озера, по которой ветер чертил свои письмена.

— Я слышу тебя, — тихо проговорил он.

Я знал, к кому он обращается.

— Папа! — сказал я. — Пора ехать домой.

— Можешь отправляться, если хочешь. Я посижу еще и послушаю своего приятеля.

Я прислушался, но смог разобрать только карканье ворон и шум ветра. Отец же слышал другой голос.

— Что он говорит тебе, отец? — спросил я.

— То же, что и всегда. Он не оставит меня в покое до тех пор, пока я не приду к нему, не отправлюсь вместе с ним вниз, в темноту.

Мне на глаза навернулись слезы. Крепко зажмурившись, я согнал их с глаз.

— Но ты ведь не пойдешь к нему? — спросил я.

— Нет, сынок, — ответил он. — Во всяком случае, не сегодня.

Я почти решился рассказать отцу про дока Лезандера. Открыл было рот, но тут же задал себе вопрос: «А что я ему скажу? Что док Лезандер — „сова“ и он не пьет молоко? Что, по мнению Вернона Такстера, именно этими особенностями должен обладать убийца?»

В результате с моих губ сорвалось нечто совершенно иное:

— Отец, Леди — мудрая женщина и очень многое знает. Она может помочь нам, нужно только попросить ее.

— Леди, — глухо повторил отец. — Хорошую шутку она сыграла с Большим Дулом, верно?

— Да, отец. Она поможет нам, если мы придем к ней.

— Может, ты и прав. А может быть, от нее не будет никакого толку.

Отец нахмурился, словно сама мысль о том, чтобы обратиться к Леди, причиняла ему боль. Но эта боль, конечно, не превышала ту, что уже давно мучила его.

— Вот что я сделаю, Кори, — проговорил он, когда