Зимний излом. Том 1. Из глубин - Вера Камша

– Ничего страшного.

Сквозь сладкие скрипичные рулады прорывается мелодия. Чужая, тревожная, как конский топот в ночи, как туман над черным озером. Оркестр играет другое, а она все равно звучит, заполняя все вокруг. Из мелодии вырастают слова: незнакомые, неправильные, настойчивые.

Скрыт туманом перевал —

Утро.

Четверых один призвал,

Будто

Звон металла о металл.

Полдень,

Четверых Один призвал —

Помни!

Ричард смотрит на Альдо и блаженно улыбается. Пьян! Не вином – восторгом. Вино мешается с кровью, этого не замечают и пьют. Алое сукно, алая кровь – не заметишь, пока не засохнет. На синем видно, на красном – нет. Огонь свечей все зеленей, а кровь не унимается, значит, так надо.

– Возьмите платок.

– Спасибо, Валентин.

Разбивается бокал —

Вечер,

Четверых один призвал —

Вечность...

В грудь отравленный кинжал —

Полночь,

Четверых Один Призвал —

Помни!

Рука совсем онемела, не хватает еще истечь кровью прямо на пиру, а песня звучит все громче. Песня, которую никто не слышит...

1

Солнечный диск медленно сползал к морю, чистому и спокойному, как небо. Не плескалась вода, не кричали чайки, не скреблись в окна облетевшие ветки; собаки и те примолкли. О недавней буре напоминал разве что потерявший одну из двух вершин ясень. Светлый скол на темном стволе казался свежей раной, особенно на закате.

Капитан Джильди отошел от полыхающего окна, выдернул из бювара чистый лист, обмакнул перо в чернильницу. В правом верхнем углу появилась надпись: «Хексберг. Вечер 24-го дня О.М. 399 года К.С.». Отец всегда начинал с места и даты, это было самым простым. Внезапно Луиджи понял, что писать правду хочет еще меньше, чем врать.

Как просто набросать донесение о том, что адмирал Альмейда, учтя опыт фельпской кампании, не допустил высадки врага и встретил дриксенскую эскадру на подступах к Хексберг, умело воспользовавшись неожиданностью, особенностями местных ветров и численным превосходством. Рапорт сочинить легко, он требует одной лишь точности, но дома ждут другого: подробностей, объяснений, обещаний. Особенно мать. Когда она узнает, что сын не вернется, будет море слез, и тонуть в нем придется отцу. Он поймет, расстроится, но поймет.

Джильди выдавил из себя фразу, уверяющую родных в его, Луиджи, прекрасном самочувствии, и иссяк, не представляя, как рассказать о чужой войне, которая стремительно становится своей? То, что он и сегодня ничего не напишет, все очевиднее. Во все века родители требуют писем, а дети не знают, что написать. Проходит время, и они обижаются на собственных отпрысков... Фельпец еще раз глянул на пустынный белый лист с двумя жалкими строчками наверху, почувствовал себя последней скотиной, опоясался шпагой и отправился на поиски Вальдеса. Поиски не затянулись: Ротгер отыскался в гостиной. Вице-адмирал в парадном мундире, из-под которого выглядывала легкомысленная голубая рубаха, восседал на ручке кресла, изучая какой-то свиток.

– Иногда, – наставительно заметил Кэналлиец, – родственники – это благо, особенно обстоятельные. Мой дорогой супруг тетушки написал мне из Доннервальда. В основном речь идет о моей когда-нибудь будущей женитьбе и, не побоюсь этого слова, моей душе, но примерно четверть письма достойна прочтения. Налей себе чего-нибудь, у нас еще уйма времени.

– Они уже знают о победе? – Луиджи честно выполнил просьбу хозяина. «Черная кровь» лишний раз напомнила о том, что и так не шло из головы.

– Несомненно, – Вальдес потянулся и подмигнул портрету какого-то предка, – но сухопутные восторги дойдут до нас не раньше, чем к концу праздников. Зато мы знаем, что Бруно попался так же, как твой утопленник.

– Можно подумать, – хмыкнул фельпец, – тебе не нравится держать в доме дриксенского адмирала с кесарским родственником.

– Нравится, – признался Кэналлиец, – настолько нравится, что я отправляюсь в Ноймар с вами.

– Я рад, – Джильди был совершенно искренен. – Но как же Альмейда?

– А никак, – объявил Ротгер. – Топить сейчас все равно некого, альмиранте – человек без предрассудков, а Ледяной слишком серьезен, чтоб бросать его на произвол судьбы и Рудольфа. И потом, я так давно не видел тетушку. Луиджи, я вас познакомлю!

– Спасибо, – поблагодарил фельпец. – Но ты, кажется, говорил о войне.

– Перед Изломом я становлюсь рассеянным, – признался Кэналлиец. – Итак, дядюшка пишет, что Давенпорт ушел из Лауссхен девятого. Двенадцатого Бруно начал наступление и к полудню нарвался на Ариго, который и задал «гусям» первую трепку. Пришлось подтянуть основные силы. Дриксы старались, как могли, но Ариго устоял, несмотря на безобразное соотношение сил. Видимо, у нас с ним много общего.

На следующий день генерал отступил на вторую позицию, Бруно усилил натиск и к исходу дня выбил Жермона и оттуда. Ночью арьергард отошел, оставив несколько кусачих отрядов, которые честно донимали фельдмаршала, пока тот обустраивался в Лауссхен. В качестве ответной любезности Бруно выслал вслед Ариго крупный отряд конницы.

В тот миг, когда дядюшка Везелли в очередной раз советовал мне жениться и продлить род, дриксы, по его мнению, должны были выползти из Лауссхен. Ты помнишь, где в Хербсте впадает Ферра?

– Нет, – улыбнулся Джильди, – у вас так много рек.

– Ну что еще ожидать от фельпца, – вздохнул Кэналлиец. – Ферра сливается с Хербсте прямо за Доннервальдом. Армии тащиться туда дней семь, так что Бруно по идее уже на месте и пляшет на одном берегу, а Жермон – на другом.

– А переправа там есть? – Луиджи глянул на пустой бокал и винный кувшин, но удержался: ночь и так обещала выдаться непростой. – Мост там или брод какой-нибудь?

– Дядюшка сообщает, что мосты уничтожены, а в таких делах я склонен ему доверять. – Вальдес бросил письмо на кресло. – Дриксам остаются броды, но купаться сейчас – еще то удовольствие, придется наводить переправы, а нам пора на прогулку. Нельзя заставлять девочек ждать.

– Смотря каких, – поежился Луиджи, после ночки на вилле Бьетероццо не желавший иметь дела с нечистью, даже самой дружелюбной. – Лично я предпочитаю обходиться человеческим обществом.

– Кончай страдать. – Ротгер ухватил левой рукой шляпу, решительно нахлобучил на голову и только после этого соизволил подняться. – Талигойцы танцевали на Андиях, теперь твоя очередь.

Можно подумать, он не понимает. Когда моряки оптом отрекутся от суеверий, наступит конец света. Уго, при котором Луиджи имел неосторожность посетовать на приглашение, позабыв про субординацию, завопил, что это к бабам можно не ходить, а удачу не затанцуешь – кораблю пропасть.