Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят - Виктор Алексеевич Пронин

произнес он это словечко, но услышал его Евлентьев, быстро, искоса глянул на Самохина, но ничего не спросил, не ответил, словно бы этого слова он и добивался, а теперь ему все стало ясно и дальнейший разговор уже не имел смысла.

— Послушайте! — неожиданно заорал Евлентьев так, что Самохин даже вздрогнул от неожиданности. Оказывается, тот обращался к пожилой женщине, которая суковатой палкой шарила в траве. — Как называется эта платформа?

— Эта? — переспросила женщина. — Часцовская. А в ту сторону — Петелино.

— Но Часцовская ближе?

— Гораздо! — заверила женщина. — Вдвое, а то и втрое ближе. Вам надо на Часцовскую.

— Спасибо! — Евлентьев оглянулся и только сейчас заметил, что Самохина рядом нет. Он продолжал идти в ту же сторону, прошел метров двадцать и только тогда увидел своего спутника. — Ты чего это рванул в кусты? Приспичило?

— Не знаю, что подсказывает твоя врожденная смекалка, — тихо, но с напором проговорил Самохин, не глядя на Евлентьева, — но мне кажется, что лучше не обращать на себя внимание, лучше оставаться неузнанным и неизвестным. Ты так не думаешь?

— Надо же узнать название платформы, — пробормотал Евлентьев, почувствовав правоту в словах Самохина.

Минут через десять они вышли на большую поляну, сплошь застроенную кирпичными коттеджами. Это был целый поселок домов добротных, домов, словно бы случайно забредших сюда из стран сытых и довольных. Черепичные крыши, арочные окна и проемы, башни с винтовыми лестницами, обзорные площадки, гаражи с вертикально поднимающимися воротами — все это создавало ощущение неприступности.

Дорожки между домами были из асфальта, по сторонам посажены елочки, но совсем маленькие, видно, поселок был благоустроен и доведен до этого совершенства совсем недавно.

— Ни фига себе! — весело сказал Евлентьев. — Признавайся, Гена, и твой дом здесь?

— И мой.

— Какой?

— Потом покажу.

— Но хотя бы не самый худший?

— Далеко не самый, — улыбнулся Самохин, не сумев скрыть горделивости. — Ладно, покажу… Вон тот у леса, с красной крышей — видишь?

— Под черепицей?!

— Это не черепица… Тисненый металл. Финский. Якобы черепица.

— Крутой ты мужик, Гена! — покрутил головой Евлентьев. — А добираешься сюда как?

— Видишь дорожку между домами?

— Ну?

— Она выходит на Минское шоссе… Есть там неприметный такой поворотик…

Кто не знает о нем, не заметит.

— А где живет эта самая… гнида вонючая?

— Отсчитывай вправо от моего дома… Раз, два, три… Пять домов. Шестой его.

— С коваными фонарями?

— Да, это он.

— Но ты говорил, что дача твоя в Жаворонках?

— Все правильно, дача в Жаворонках. Дом здесь. А квартира в Москве.

— Ну, хорошо, вернемся к нашему барану… Как это все будет выглядеть?

— Ты придешь сюда часам к семи… Раньше он не выходит. Это с запасом… Из дома он выйдет около восьми.

— Один?

— Не исключено. Может быть, кто–то будет его сопровождать. Направятся они сюда, вот в эту рощицу, где мы с тобой сейчас находимся. И, конечно, тут же разбредутся по лесу.

Евлентьев и Самохин сидели на осенней, уже пожухлой траве и сквозь желтую листву берез смотрели на поселок состоятельных людей, которые за несколько лет сумели не только найти себе место в новой жизни, но и преуспеть настолько, чтобы построить такие вот трех–четырехэтажные дома.

— Тебе не хочется все это отнять у хозяев и передать под детские сады, санатории, дома отдыха? — весело спросил Самохин.

— Нет, не хочется, — Евлентьев задумчиво покусывал травинку, переводя взгляд с одного дома на другой. — Нет, не хочется, — повторил он. — Построили — пусть живут. Соберут под одну крышу детей, внуков, племянников, матерей, отцов, сестер… Это хорошо. Нормальная семья — это когда под одной крышей живут три поколения… Деды, отцы, внуки… Я, напри–wcp, живу иначе… И сам видишь, к чему скатился.

— А к чему ты скатился?

— Наемным убийцей становлюсь.

— Как–то ты выражаешься… — опасливо произнес Самохин.

— Но, с другой стороны, и тебя, как я вижу, этот дом не уберег, не уберег, не уберег, — пропел Евлентьев.

— От чего не уберег? — Лицо Самохина напряглось.

— Да все от того же, — Евлентьев поднялся, отряхнул джинсы, протянул руку Самохину, предлагая по мочь встать. Но тот поднялся сам, сделав вид, что н заметил протянутой руки.

— Вопросы есть?

— Нет, пошли к машине.

За всю дорогу им не попалось ни одного гриба. Единственный валуй оказался пустотелым, изъеденным изнутри какой–то коричневой плесенью. Повертев в руках, Евлентьев запустил гриб в кусты.

Задержались они только раз, выйдя к лесному озерцу. Оно было небольшим, метров тридцать в самом широком месте, но стоявшие по берегам березы придавали озерцу какую–то значительность, глубину. Темная вода была покрыта россыпью желтых листьев, и осенний ветер гнал по поверхности мелкую рябь.

— Неплохое местечко, — пробормотал Евлентьев.

— А на плохое мы бы и не согласились.

— Знаешь, что меня больше всего утешает?

— Скажи.

— Меня утешает то обстоятельство, что я не один.

— Не понял.

— Нас ведь пятеро, правда?

— Да… О том, что должно случиться, знают пять человек. Даже… Хотя нет, только пятеро. Нас четверо и ты.

Вроде и подтвердил Самохин предположение Евлентьева, но в то же время внес существенную поправку. И Евлентьев остро это почувствовал. Нет, сказал ему Самохин, ты, старик, все–таки один. И не надо остальных впутывать в то, что ты обязан сделать в одиночку. И еще одно понял Евлентьев — их не пятеро, их больше.

Может быть, Самохин занизил число заказчиков, чтобы сэкономить десять–двадцать–тридцать тысяч долларов, а может быть, все гораздо хуже.

— Здесь, в этом лесу, мы тебе не помощники, — добавил Самохин.

— Я понимаю, у каждого из нас в этом деле своя роль, — Евлентьев опять бросил камень в душу Самохина, дескать, едины мы в замысле, одним миром мазаны, и хотя роли разные, а дело–то одно, одно дело, и никуда от этого не уйти.

— Ладно, как скажешь, — махнул рукой Самохин. — Не в словах, в конце концов, суть, — пробормотал он, сдерживая раздражение. Да, пошло, пошло раздражение. И у Евлентьева не всегда срывались словечки сдержанные и обдуманные, не всегда. Сознательно он ронял такие, которые обостряли разговор. В этом был свой расчет — Самохин, сам того не замечая, проговаривался, выдавая намечающийся разлад. Даже не разлад, а нечто такое, что пробегало еле заметной искоркой, еле заметной трещинкой в их разговоре, в их меняющихся отношениях. — Скажи мне лучше вот что… Как ты намерен вести себя? Где засядешь, где его поджидать будешь?

— Прекрасная погода, не правда ли? — ответил Евлентьев. — Смотри, какая чистая, какая темная вода в этом озере! Честно говоря, я не подозревал даже, что такие озера могут встретиться в нашем вытоптанном Подмосковье. Это благодаря тебе. Гена, ты меня сюда