Приключения Оги Марча - Сол Беллоу

— Я знаю, ты за тех, кто нюхает мел! Ты обладаешь мощным суперэго. И жаждешь воспринять реальность. Но постичь ее конкретность не можешь. А воспринять все как есть, все скопом — было бы сумасшествием. И никому это не нужно, никто не поблагодарил бы тебя за это. Но ты понимаешь, что игнорировать реальность или пытаться приукрасить ее, замазать неприглядные стороны для личности столь же губительно, как и с наслаждением валяться в грязи. Ты должен воспринимать реальность, зная ее детали. Почему бы тебе не почитать книги по психологии? Мне они очень помогли.

— Ну одолжи мне что-нибудь по психологии, раз уж считаешь это таким важным. Только заранее тебе скажу, что толкуешь ты все превратно. Мне все видится иначе. Вот смотри: положим, толкать кого-то на смерть, на самоубийство — нехорошо, неправильно. Ведь так? Если реальность в ее конкретных деталях, его жизненный опыт диктует ему эту мысль, значит, такую конкретность надо отвергнуть и постараться обойти стороной. Я понимаю, чтб стоит за твоими призывами к конкретности. Они сводятся к тому, что в наши дни индивид должен добровольно и охотно стать воплощением и иллюстрацией узости современного существования. Ты хочешь сказать, что у меня нет специальности.

— Ну ты же говорил, что умеешь дрессировать птиц.

Да, похоже, это было единственной областью, в которой

я хоть как-то специализировался.

И видимо, действительно необходимо уподобиться тем серым теням, что бросились очертя голову в омут, в который властно и неумолимо толкает нас общественная потребность. Ведь должен кто-то прокладывать подземные коммуникации и рыть траншеи. Это будешь ты. Или закопаться в шахте. Или организовывать праздничные увеселения, развлекать толпу на карнавале. Изобретать новые наименования конфет. Утеплять детские ботиночки. Расставлять женские манекены в витринах парикмахерских. И погрязнуть, погубить себя на этом ничтожном, жалком поприще, в узкой ячейке специальности, забыв все ради одной-двух мыслей о том, как бы получше выполнять свою функцию.

Я всегда считал, что для моих устремлений специализация не нужна и стать кем-то вроде доктора или другого какого-нибудь профессионала мне будет вредно. Ведь специалист ценит только специалистов. Став таким, я наплевал бы на любителей. А кроме того, это сопряжено с большими трудностями, поскольку как без труда получить профессию и работать в ней? Я разделял мнение Падиллы, придерживаясь его девиза: «Либо с легкостью, либо даром не надо».

Мими изрядно повеселилась, издеваясь над моими мексиканскими приключениями.

— Прекрасно ты там время провел, ничего не скажешь! — Она разжигала во мне недобрые чувства к Tee, а по поводу Стеллы заявила: — Есть женщины, для которых такие, как ты, — находка. Они паразитируют на вас. Вы облегчаете им жизнь.

Никому я ничего не облегчил, но втолковать это Мими было невозможно. Всю мою историю она выворачивала так, как ей того хотелось, и ничего другого не желала слышать. Со всей страстью и напористостью разевала она свой толстогубый рот и громким, как иерихонская труба, голосом почти слово в слово повторяла мысли Клема. Что мое мировоззрение — это болезнь, от которой надо срочно избавиться. Что я не вижу мир таким, каков он есть, поскольку не хочу видеть и не могу принять реальности. Но смысл не в том, чтобы мысленно рисовать радужные картины, используя воображение, — нужно запечатлеть в этой своей картине все человеческие слабости, отразить зло, преступления, мерзость, зависть, мелочность, жадность, хищничество.

Это для начала. Прими как факт, что люди ненавидят своих ближних, что каждый взгляд, обращенный на другого, им стоит усилий и почти всегда и всем хочется лишь одного — чтобы их оставили в покое. Вымышленное, несбыточное — это их сокровище, их надежда на то, что все известное им о жизни и о себе может оказаться неправдой. Возможно, непримиримая и всеохватная ярость Мими и была несколько преувеличена и наиграна, а истинные ее чувства не столь категоричны, однако синие тени под глазами свидетельствовали о неустанной тревоге и жизни, очень непростой и полной забот.

Появившийся Артур не успел переступить порог, как она забросала его вопросами о деньгах и работе. Общий разговор она раз пять потом сворачивала на эту тему.

Выяснилось, что существует перспектива некоего трудоустройства, и Мими стала уговаривать Артура согласиться. Но он повторял лишь:

— Это фарс, а не работа. — И странно посмеивался, морща сумрачное и смуглое лицо.

— Деньги — это не фарс!

— О, пожалуйста, Мими, не говори пошлостей!

— Да там и делать-то почти нечего!

Но он отказался наотрез, сказав, что это совершенно нереально. У меня зародилась мысль, не попробовать ли получить это место.

Я перехватил Артура на улице и спросил, что это за работа и почему он от нее отказывается.

День был прохладный, и на Артуре были пальто и кепка. Он похудел так, что выпирали кости, ежился, поднимая острые плечи, и меня поразило его сходство с дядюшкой Дингбатом — совершенно разные жизненные пути ничего не значат по сравнению с наследственностью и врожденной предрасположенностью. Артур обладал точно такой же остроугольной и впалогрудой конституцией — то же худое длинное лицо, торопливая и чуть косолапая походка. В своих остроносых ботинках он был элегантен, как рыцарь, ставящий ногу в стремя, чтобы легким движением вскочить на коня, или ящерица, юрко ускользающая в щель. Однако здоровьем он был гораздо слабее Дингбата и лицом темнее; от него сильно пахло кофе и табаком, он явно пренебрегал дантистом, что обнаруживалось при улыбке. И тем не менее он, несомненно, был наделен фамильным эйнхорновским обаянием и умел, когда считал нужным, его включать. Мне импонировал склад ума Артура. От него всегда можно было ждать дельного и проницательного суждения. Лично я отдавал предпочтение уму практическому, чьи выводы побуждают к действию, но Артур считал это неправильным, ибо мудрость тем истиннее, чем она дальше от повседневных нужд и практической пользы. Потому что какова, к примеру, польза в исследовании луча звездного света, летящего с немыслимой скоростью через немыслимые пространства, чтобы достигнуть Земли уже дряхлым и мертвенным? Такой взгляд показался мне любопытным.

Что же касалось работы, то заключалась она в следующем: один миллионер задумал написать книгу, и ему требовался секретарь для сбора материала.

— Думаешь, я подойду?

— Конечно, Оги! А тебе что, это интересно?

— Мне просто нужна работа. Такая, чтобы оставалось достаточно свободного времени.

— Мне нравится, как ты организуешь свою жизнь. А на что тебе свободное время?

— На то, чтобы им пользоваться. — Вопрос его меня покоробил: значит, ему свободное время нужно, а моя потребность в нем ставится под сомнения?

— Да я просто полюбопытствовал. Одни всегда знают, чем собираются заняться, а другие — никогда. Конечно, мне еще повезло, что я поэт. Я часто думаю: а чем бы занимался, не будь я поэтом, кем бы стал? Политиком? Но видишь сам, к чему привела Ленина его неустанная работа и одержимость политикой. Профессором? Слишком уж кабинетное, бескрылое существование. Художником? Но в наши дни, кажется, никто уже не разбирается в их мазне. А когда я пишу пьесу в стихах, все мои персонажи получаются поэтами.