Три любви - Арчибальд Кронин

С ее губ сорвался низкий невнятный вопль. И мысли ее тоже были невнятными, кружащимися в вихре неопределенности и сомнений. Но в этом невыразимом хаосе эти три любви безумно соединились, таинственным образом превратившись в триединство. И оно возникло из нее! Ее женское тело было источником всякой любви – любви, берущей начало из земли, откуда все происходит и куда все должно вернуться, вновь обратившись в прах.

Она крепко прижала ладони к глазам и громко зарыдала. Потом, вся дрожа, ускорила шаг, как жертва, преследуемая невидимыми гончими. Неужели она пришла в это место, чтобы потерять веру? Это невозможно! Она исступленно сопротивлялась этой мысли. Иисус умер, чтобы спасти ее. Он зажег в ней огонь своей любви – любви пылающего сердца. Языки пламени, пляшущие вокруг дарохранительницы, – пусть это видение экзальтированной души! Но остается факт, что Иисус – младенец Иисус, так сказала старая Адриана, до чего же приятно думать о ней, – входил духом и телом в суть причастия. Эта облатка была божеством – не хлебом, а Богом. Могла ли она, Люси, поклоняться хлебу, распростершись подобно язычнице перед лепешкой? Это был Иисус, ее сладчайший Иисус, Которого она впитывала всем своим любящим существом, когда, преклонив колени у алтаря, чувствовала, как на языке у нее тает облатка. Неужели она отвергнет своего доброго, горячо любимого Господа? Он оказался здесь благодаря чуду. Это чудо Божественной любви к ней. Однако в чем оно состояло? Это было слово – связанные вместе буквы алфавита. Но существуют ли другие алфавиты и другие буквы, другие вероисповедания, другие чудеса, другие боги и во всей этой огромной бесконечной вселенной другие миры, кружащиеся в пространстве, где иные существа простираются перед символами своей веры, предавая полному забвению имя Христа?

Что, ради всего святого, на нее нашло? Наверное, она сходит с ума? Застонав, Люси в исступлении упала на колени.

– Иисус! Иисус! – прокричала она. – Твой благородный лоб пронзен шипами, Твое прекрасное лицо истекает потом и кровью. Я люблю Тебя! Я люблю Тебя! Спаси меня от неверия.

Неистово колотя себя в грудь, она подняла голову. Никакого знака в бессловесных небесах, который указал бы на то, услышан ее голос или навсегда потерян в бесконечности. Значит, она тоже потерялась? Отчаявшаяся, покинутая. Ее фигура безвольно поникла, в глазах зажегся огонь безумия.

Ее вера – бессмыслица, нелепая болтовня. Бога не существует! Христос был человеком. Никогда не было и не может быть никаких чудес. Святой Бенедикт с его чудотворным мешком – всего лишь глупые сказки.

Этот монастырь, каждая дверь которого открывается ключом, – не что иное, как сумасшедший дом. Тот ключ! Теперь она вспомнила! Ключ в Блэндфорде. Насельницы монастыря с их пустыми глазами и ребяческой смешливостью были сродни безумной мисс Хокинг с ее блуждающим взглядом и бессмысленным лицом.

Значит, все напрасно. Газета, разорванная в клочья, – трагический образчик тщеты! Люси поежилась. Как издалека, она услышала удары колокола, непривычные и настойчивые, возвещающие не покой, а тревогу. Колокол это или просто звон в ушах? Доносится ли этот звук из той психушки, с ее колоколом и ключом, где так бесполезно протекала ее жизнь, управляемая жестом одной женщины и кивком другой? Звуки росли и ширились, заполняя собой ночь. Потом из темноты возникли точки неяркого света, колеблющиеся и ускользающие, будто далекие блуждающие огоньки. Люси смотрела на них как зачарованная, затем поднялась на ноги. Огоньки стекались к ней, раскачиваясь, подобно колокольчикам, в такт ударам дальних колоколов. О ужас! Она покинула Бога, отвергла Его! Неужели ее осаждают демоны, которые явились терзать свою жертву? Пересохшее горло сжалось, и в нем застрял слабый крик.

Повернувшись, она собралась бежать, но почему-то не могла. Она вновь и вновь с невыразимой мукой пыталась сдвинуться с места, но застыла, словно вросла в землю или окаменела. Она предприняла последнюю судорожную попытку, боролась, отталкивала от себя дьявольские огни, наконец ее оцепеневшее тело обмякло, и она повалилась на землю в глубоком обмороке.

Там Люси нашли те, кто искал ее с фонарями, и отнесли в монастырь.

Проснувшись, она почувствовала, как в лицо ей бьет теплое утреннее солнце. По покрывалу струился свет. Это было так необычно и нереально, что она моментально зажмурилась. Но через секунду вновь открыла глаза. У кровати стоял дородный господин в сюртуке. У незнакомца была длинная окладистая борода, на длинном внушительном носу балансировало пенсне. Но в самом человеке не было ничего внушительного – прижав руку к груди, он улыбался.

– Вы хорошо поспали, – ободряющим тоном произнес он. – Да, без сомнения, вам уже лучше.

Ее застывшее лицо не улыбалось, и она ничего не ответила, но припухшие веки вновь опустились. Она не уснула и лежала в полудреме. Смутно доносились голоса, – судя по всему, кто-то весьма вежливо и официально разговаривал с уходящим врачом. Да, она предполагала, что это врач. Вообще-то, помимо кюре, в монастырь не допускался ни один мужчина. Но вот она вновь открыла глаза и осмотрелась по сторонам. И сразу увидела пожилую медсестру, которая с улыбкой кивала ей из-за высокой латунной спинки в изножье кровати. Однако Люси находилась не в лазарете и не в своей келье. Кровать, на которой она лежала, сразу отметала эти догадки. Это была большая кровать, настолько широкая и мягкая после соломенного тюфяка, что Люси казалось, будто она не лежит на перине, а утопает в облаках. А комната? Комната была приятной, просторной, богато обставленной. Брюссельский ковер на полированном полу, на окне занавески из желтого кружева, на комоде небольшое настольное зеркало и цветы на каминной полке – красные бумажные цветы, то ли маки, то ли розы, в желтой вазе. Да, эту комнату Люси не могла припомнить.

А где же ее монашеская одежда? Люси спокойно перевела взгляд на стул, стоящий у кровати. Он был пустой, совершенно пустой. Значит, у нее забрали одежду и поместили в эту удивительную опрятную комнату, добрыми улыбками встретив ее ужасающее неподчинение уставу и прислав к ней дородного дружелюбного врача с густой окладистой бородой. Да, теперь она знала, где находится. Она оказалась вне монастырских стен, в спальне над гостиными.

Она снова закрыла глаза, но думать не могла. И не хотела. Тело болело, словно ее стегали розгами, голова была как в тумане, веки отяжелели. Ей дали чего-то выпить из чашки. Она выпила. В оконное стекло с жужжанием билась муха. Люси снова уснула.

Когда она проснулась, уже наступал вечер, солнце бросало мягкий яркий квадрат света на узорчатый ковер у двери. В комнате, кроме Люси, никого не было, и разбудил ее, должно быть, негромкий стук двери, которую закрыла за собой медсестра. Больная долго лежала на спине неподвижно, ни о чем не думая. Она смутно припоминала пугающее происшествие в саду, но, потеряв представление о времени, воспринимала этот случай как нечто ужасное, но неопределенное – словно пронесшуюся над ней и едва не погубившую ее бурю. Нет, Люси не хотела думать.

Она была слаба, очень слаба. Это было так странно. Требовалось усилие, чтобы приподнять руку над одеялом, и еще большее усилие, чтобы оторвать голову от подушки.