Вьетнамский кошмар - Брэд Брекк

Они нарыли кое-что интересное для себя, но огромный кусок грязи остался нетронутым, изнутри отравляя меня. Вьетнаму надо было гноиться в моих потрохах ещё кучу лет, вновь и вновь коверкая мне жизнь, прежде чем я отважился на собственную попытку справиться с ним.

Сегодня мы знаем, что посттравматический стресс вызывается репрессией вьетнамского опыта и характеризуется различными симптомами: невозможностью сконцентрироваться на каком-нибудь занятии, длительными депрессивными периодами, вспышками немотивированной ярости, тревогой, хронической бессонницей, ночными кошмарами, эмоциональным отдалением от родных и близких, навязчивыми воспоминаниями о войне, психозами, низким самоуважением, деструктивным поведением, трудностями в установлении и поддержании отношений и обратными вспышками памяти — зрительными, звуковыми и обонятельными галлюцинациями боевых действий.

Среди ветеранов, страдающих этим синдромом, высок процент безработных, разведённых, покончивших жизнь самоубийством, алкоголиков, наркоманов и людей с сексуальными расстройствами.

У меня налицо был полный набор симптомов, но я этого не знал, и никто не знал. Помню, сколько раз в те годы, шагая по улицам, посещая магазины или сидя в кафе, без видимой причины я вдруг начинал рыдать. Плакал и плакал и не мог остановиться. И не знал, о чём плачу, что случилось. И это пугало меня.

Я много думал о Наоко во время лечения. Жалел, что отослал её. Среди почты, которую мне переслали из Калгари, оказалось больше дюжины её писем за август, сентябрь и октябрь. Я спрятал их под матрацем. Я не мог открыть их. Не хватало мужества. Мне хотелось знать, как у неё дела, как прошёл полёт. Я хотел сказать ей, что был неправ, что не должен был отправлять её назад, что хотел бы прожить свою жизнь с нею, что её доброта и любовь могли бы стать именно тем лекарством, которое поставило бы меня на ноги…

Но я боялся, что она скажет, что беременна. Я бы этого не перенёс. Я струсил. Мне было страшно. О, многие и многие годы я ненавидел себя за это. Я никогда так и не простил себе то, как поступил с нею, что не прочёл её писем. Это наименьшее, что я мог сделать. Я хотел знать и в то же время боялся узнать правду.

Я так и бросил в печь все письма непрочитанными, перевязав розовой ленточкой.

Потом я пожалел об этом. И жалею до сих пор!

Если б у меня был ещё один шанс…

Если б я мог прожить тот миг снова…

Если б у меня была ещё одна ночь с ней…

Если б я мог передумать, изменить течение наших жизней…

Если бы у меня был один год, всего лишь год — дай мне этот год, Боже — снова любить её…

Если б Ты мог, я отдал бы за него всё, что имею. Дай мне только любить её снова, прижаться к ней ещё раз…

Слишком поздно.

Всё это случилось 22 года назад — целая жизнь выстроилась из «вчера». Это — в прошлом и останется там навсегда. Есть ошибки, которые нельзя исправить, и Наоко — одна из них.

Все последующие годы я вспоминал мою прекрасную Наоко и в глубине души понимал, насколько был не прав.

Позднее я хотел ей написать, но Мэрилу, сунула нос в мои дела, взломала ломиком ящик стола и нашла письма. Без лишних слов она уничтожила и письма — а с ними адрес — и подарки Наоко…

Все кроме одного — моего любимого свитера, я ношу его до сих пор. Но я так никогда и не узнал, что с ней стало, как сложилась её жизнь после отъезда. Она стала ещё одной неразгаданной тайной моей жизни.

Я оставался в «Хартвью» до середины ноября, в два раза дольше положенного. Меня это достало дальше некуда. Но меня бы совсем не выписали, если б не решили, что я прошёл всю программу успешно. Мой случай, говорили, тяжелее, чем у обычных алкашей, которых трясло в белой горячке и которых волокли в приёмный покой на носилках.

Принимая лекарства, я почувствовал себя лучше, и дела у нас с Мэрилу пошли тоже неплохо.

Будущее казалось ясным.

Когда меня в конце концов выписали, я окоченел от страха. Укрытый от внешнего мира, я провёл в лечебнице четыре месяца. И мне было страшно встретиться с этим миром вновь. Я боялся сорваться. Боялся, что не смогу соответствовать. Боялся рецидива. Боялся самой жизни.

Но Мэрилу сказала, что хочет ещё раз попытать счастья со мной, что она и дети готовы ехать со мной в Канаду начинать новую жизнь.

Я смотрел вперёд, в будущее. Я был настроен бороться, лезть из кожи вон, лететь хоть на Луну — или ещё дальше…

«Во время ночных кошмаров душа его путешествовала во времени в прошлое — туда, куда уже возвращалась сотни раз с тех пор, как он пришёл с войны. Билли так и остался вместе с ребятами из тактической группы «Орегон» в провинции Куанг-Нгай в том самом дне, когда на них пало помешательство и они устроили резню в неизвестной вьетконговской деревушке, в отместку за павших товарищей убивая всех подряд — и старого, и малого.

Билли проткнул штыком беременную женщину — через рану в животе выпал мёртвый ребёнок. Он всё время снится Билли. Снова и снова — этот ужас не кончается. Билли покрывается холодным потом, тяжело дышит и весь дрожит…

Вдруг он открывает глаза и, приходя в себя, вскакивает с постели. Он мокрый, хоть выжимай, и не совсем понимает, где находится, потому что ему только что казалось, что он во Вьетнаме. Он напуган и дышит с трудом. Этот сон пришёл к нему опять. И спасения от него нет…»

Продав «Призрак», Билли встретил школьную учительницу Кейти Макдональд. Они познакомились в баре на Рождество. Муж Кейти — Уоррен — только что умер от рака толстой кишки, и в тот вечер она с подружкой отправилась помянуть его в бар «Слепая свинья», что в Нью-Лондоне, штат Коннектикут.

Там она и повстречала Билли.

— Смешно, — делилась со мной Кейти по телефону, — но мы с Билли месяцами ходили в один и тот же бар и ни разу не встретились до того самого вечера. Наверное, это была любовь с первого взгляда. Через два дня он пригласил меня в гости к друзьям в Чарльстон, и я поехала. Потом он перебрался ко мне в Дип-Ривер, и с тех пор мы вместе.

На вырученные от продажи «Призрака» деньги Билли купил судно поменьше, чтобы справляться с ним в одиночку, — 45-футовую лодку «Нарвал». Летом 79-го, через полгода после переезда к Кейти, кошмары снова начали рвать его на части.

4-го Июля соседи Билли решили отметить праздник запуском больших шутих. Тот День независимости оказался для Билли самым неудачным праздником и показал, как мало он может повлиять на войну, идущую внутри него.

С семи утра соседские дети стали запускать фейерверки. В час дня к ним пришёл Билли и попросил выбрать другой способ празднования.

— Ребята, пожалуйста, хватит, — просил он, — у меня нервы не выдерживают.

Дети ему нахамили, заявив, что у них праздник, и выразили сомнение в его патриотических чувствах. Он вернулся домой и начал стричь лужайку.