Времена не выбирают - Макс Мах

«Удивить хочешь? – подумал Урванцев, входя вслед за Деби на борт космического аппарата. – Ну-ну… Валяй, если хочется. Твое право. Или ты, Витя, точки над „i“ расставляешь? Тоже дело».

* * *

Ну что сказать? Если Виктор хотел произвести на Урванцева впечатление, он своего добился. Вполне. Расставил, выражаясь фигурально, свои точки над всеми возможными «i». Хорошие точки, жирные. И захочешь проигнорировать – не сможешь. Сами в глаза бросаются. Как там утверждает народная мудрость? Лучше один раз увидеть? Так точно, лучше. И Урванцев увидел. Сначала он увидел челнок и вроде бы подготовил себя к тому, что «продолжение следует», но реальность превзошла все его – даже самые смелые – предположения. Да что там Урванцев! У него по роду службы воображение было лишь от сих до сих, но то, что открылось глазам Кирилла, когда челнок, нечувствительно вспоров атмосферу Земли, вырвался на простор открытого космоса, оставляло далеко позади даже неуемную фантазию творцов блокбастеров, что своих, советских, с «Петрофильма», что «ихних», забугорных – из Голливуда.

«Шаис», как назвала его, не вдаваясь в подробности, Деби, на поверку оказался колоссальным космическим кораблем, таким огромным, что суперкариеры серии «Голдуотер» – самые большие корабли в истории человечества – показались бы рядом с ним всего лишь детскими игрушками. И это не было преувеличением. Что-что, а оценивать относительные размеры на глаз Урванцев умел достаточно хорошо, чтобы понять: если и не «Голдуотер», то уж ударный авианосец «Тельман» (или его брат-близнец «Тольятти») наверняка поместился бы целиком в том ангаре – или как это здесь называется? – куда влетел их с Деби челнок. И, что характерно, в створе «дверей», открывшихся перед ними во взметнувшемся ввысь, словно какой-нибудь Эверест, борте «Шанса», не застрял бы тоже. Ну и все остальное здесь было под стать размерам: и запредельная, решительно невероятная техника – все эти лифты, совершенно непохожие на свои земные аналоги, и возникающие прямо в воздухе, движущиеся, буквально живущие объемные изображения, похожие на голограммы, как телевидение на наскальную живопись, и вызывающая, избыточная роскошь отделки, как будто и не на боевом корабле находишься, а, скажем, на океанской яхте какого-нибудь сошедшего с ума от власти и богатства американского миллиардера. Да и то, любая из тех яхт, которые если и не воочию, то уж по фотографиям были Урванцеву хорошо известны, сравнения с этим дворцом Мидаса никак не выдерживала. Впрочем, как ни странно, безвкусным, как, скажем, эклектичная роскошь Венской оперы, все это не казалось. Просто на ум сразу же приходила мысль о совсем другой – не совсем человеческой, или вовсе нечеловеческой, – эстетике. Вероятно, в рамках этой неведомой Урванцеву культуры все эти под невероятными углами соединяющиеся плоскости стен и полов, выполненные из полированного камня, металла и чего-то похожего на цветное стекло, и причудливая кривизна сводов, окрашенных в резкие, плохо – на человеческий взгляд – сочетающиеся цвета, и обилие разнообразных предметов, иногда вполне узнаваемых (мебель, статуи, растения), а иногда незнакомых и совершенно непонятных, – все это было приемлемо или даже красиво. Однако в любом случае подобная роскошь плохо сочеталась в представлении Урванцева с тем, что такое боевой корабль. А то, что это именно военное судно, Кирилл понял даже раньше, чем Деби шепнула ему, что «Шаис» («Или все-таки „Вашум“?» – потому что Деби называла корабль то так, то эдак), это ударный крейсер. Крейсер? Возможно, хотя по опыту Урванцева, крейсера должны были выглядеть как-то иначе. Однако военных – хоть своих, хоть чужих – с гражданскими не спутаешь. Во всяком случае, Урванцев их всегда узнавал сразу, даже если – по случаю или намеренно – те были одеты в гражданское платье. А едва ли не все встреченные им существа были в хоть и незнакомого покроя, но, несомненно, военных мундирах, да и вели себя именно как военные, что наводило, между прочим, на нетривиальные мысли о том, что милитаризм есть одно из наиболее базовых и универсальных явлений любой культуры. Война, она война и есть, хоть под этими небесами, хоть под иными.

В общем, следовало признать, что правы оказались аналитики Зиберта. За Хрусталем угадывалась огромная сила даже тогда, когда он, по-видимому, находился в затруднительных – что бы это ни было на самом деле – обстоятельствах. А здесь и сейчас Урванцев увидел эту силу воочию. И единственное, что его удивило, – кроме того, разумеется, что от всего увиденного голова уже кругом шла, – так это то, что абсолютное большинство встреченных им на крейсере людей были именно людьми, то есть выглядели вполне по-человечески.

– Ты здесь уже бывала? – спросил он идущую рядом с ним Деби.

– Да, – тихо ответила девушка. – Два раза.

Она не стала ничего объяснять, но Кирилл ее и так понял. И на второй и на третий раз корабль должен был производить на человека, привыкшего к совсем другому техническому уровню и принадлежащего к иной культуре, очень сильное, чтобы не сказать больше, впечатление. Равнодушным к его чудесам мог остаться только полный идиот, но ни он, ни Дебора такими, слава богу, не были.

Очередной лифт, который лифтом можно было считать только в связи с частичным совпадением функций, взметнул их на головокружительную высоту, и, сделав несколько шагов вслед за сопровождавшим их высоким широкоплечим офицером, Кирилл и Деби оказались на прозрачной, лишь чуть подернутой голубоватой дымкой, плите, зависшей над бездной без каких-либо видимых опор. Далеко внизу, прямо под их ногами, раскинулся огромный, простирающийся в беспредельную даль, парк, или лес, с полянами и просеками – или это были аллеи? – озерами и реками, и даже самым настоящим водопадом, гул которого, приглушенный расстоянием, достигал их ушей даже на такой высоте. Естественно, безграничность открывшегося перед ними пространства могла быть только и исключительно иллюзией. Каким бы огромным ни был «Шаис-Вашум», размеры раскинувшихся под их ногами ландшафтов реальными быть никак не могли. Впрочем, возможно, и весь этот сумасшедший пейзаж, окрашенный в золотые и багровые цвета осени, был всего лишь великолепно выполненной декорацией? Возможно. Но даже для видавшего виды Урванцева стоять вот так, над бездной, на прозрачном, как бы из стекла сделанном, островке, неизвестным образом подвешенном прямо посередине «неба» и не имеющим даже намека на какое-либо ограждение по краям, было испытанием не из легких. Инстинктивным движением Кирилл обнял и привлек к себе Дебору, как бы защищая ее от всех реальных и мнимых опасностей и неожиданностей, и то, с какой готовностью она к нему прильнула, свидетельствовало не только о том, что прошедших суток «вдвоем» им обоим оказалось недостаточно, но и о том, что «пейзаж впечатлял».

– Не правда ли, красиво? – спросил по-английски сопровождавший их мужчина. – Это Западный Ахан. Теперь там осень…

Показалось ему это или в голосе офицера действительно прозвучали нотки тоски? Урванцев перевел взгляд на говорившего и увидел, что не ошибся. У того было очень странное, сложное, но все-таки вполне узнаваемое выражение лица.

«Скучает…»

– Если проехать вон по той дороге, – офицер указал рукой куда-то вниз, – то за холмами должен появиться дом моего дяди. Прошу прощения, – сказал он спустя секунду. – Просто я давно не был дома. Пойдемте, князь не должен нас ждать. – И, повернувшись направо, шагнул прямо в пронзительно прозрачный, насыщенный светом и запахами леса, воздух.