Вот я - Джонатан Сафран Фоер

— Нет, — сказала Джулия, — не "бог с ним". Идея отличная, а нас тут пятеро умных. Надо справиться.

Пятеро умных задумались. Они пытались умом решить задачу не для ума: как если бы крестовой отверткой решали кроссворд.

Есть религии, упирающие на мир в душе, есть — на уклонение от греха, есть — на молитву. Иудаизм упирает на ум: в текстах, в обрядах, в культуре. Всё — познание, всё — подготовка, непрерывное пополнение умственного инструментария, чтобы его можно было применить к любой ситуации (и тогда станет слишком тяжело нести). Евреи составляют 0,2 процента населения Земли, и на их долю приходится 22 процента Нобелевских премий — или 24, если не считать Нобелевскую премию мира. И при отсутствии Нобеля за уничтожаемость было десятилетие, когда евреи не имели особых шансов на получение этой премии, а то бы доля была еще больше. Почему? Не потому, что евреи умнее всех прочих, а потому, что евреи прикладывают силы именно к тому, за что награждают в Стокгольме. Евреи тысячелетиями готовились к соревнованию за Нобелевку. Но если бы была еще Нобелевская премия за Довольство Жизнью, за Чувство Устроенности, за Способность Отпускать, эти 22 процента — 24 без учета Премии мира — рухнули бы со свистом.

— Я все-таки думаю, надо его назвать "Папин дом", — сказал Сэм.

— Но это не только мой дом. Это наш дом.

— Мы не можем звать его "Наш дом", — сказал Сэм, — потому что другой дом тоже наш.

— Дом с часами?

— Почему?

— Не знаю.

— Помпельмовый дом?

— Безымянный дом?

— Пыльный дом?

— Продолжение следует, — сказала Джулия, сверившись с часами в телефоне. — Ребятам пора в парикмахерскую.

— Ладно, — сказал Джейкоб, понимая неизбежность, но желая оттянуть ее хоть на несколько минут. — Кто-нибудь хочет перекусить или попить?

— Мы опаздываем, — сказала Джулия. И добавила: — Все попрощайтесь с Аргусом.

— Пока, Аргус.

— Чао, Арго.

— Хорошенько попрощайтесь, — сказала она.

— Почему?

— Он впервые будет ночевать в новом доме, — сказал Джейкоб.

— "Новый дом"? — предложил Сэм.

— Может быть, — сказал Джейкоб, — хотя он недолго будет новым.

— Тогда мы его и переименуем, — сказал Сэм.

— Как Староновая синагога в Праге, — сказала Джулия.

— Или переедем, — сказал Бенджи.

— Всё, никаких больше переездов, — сказал Джейкоб.

— Идем, — сказала Джулия детям.

Дети попрощались с Аргусом, и Джулия опустилась на колено, чтобы посмотреть глаза в глаза.

— Ну, бывай, парень.

Она ничем не выдала себя, ни для кого, кроме Джейкоба. Но Джейкоб видел. Он не мог объяснить, в чем это выражалось — ничего особенного не было ни в ее лице, ни в позе, ни в голосе, — и все же она выдала себя. Джейкоб кое-как умел себя давить. А Джулия умела собраться. И это в ней восхищало. Она делала это для детей. Она делала это для Аргуса. Но как ей удавалось?

— Ладно, — сказал Джейкоб.

— Ладно, — сказала Джулия.

— Я знаю, что нам надо сделать, — сказал Бенджи.

— Нам надо идти, — сказала Джулия.

— Нет. Надо обойти дом с закрытыми глазами. Как мы делали на Шаббат.

— Может, в следующий раз? — сказал Джейкоб.

Сэм шагнул вперед — шаг во взрослую жизнь:

— Пап, сделаем это для него.

Джулия поставила сумку. Джейкоб вынул руки из карманов. Они не проверяли друг друга, кто как закрывает глаза, ведь это убило бы суть ритуала. Но никто и не жульничал, потому что включался мотив, сильнее, чем инстинкт подсмотреть.

Поначалу было весело, это было развлечением. Сладкая и ничем не омраченная ностальгия. Дети нарочно натыкались на предметы, гикали, хохотали. Но потом, нечаянно и незаметно для всех, установилась тишина. Никто не прекращал говорить — но разговоры смолкли. Никто не сдерживал смеха — но смех стих. Надолго — для каждого по-своему долго — они стали привидениями, или первооткрывателями, или новорожденными. Они не знали, вытянул ли кто-нибудь руки вперед, страхуясь. Не знали, идет ли кто-нибудь мелкими приставными шажками, возит ли ногой по полу, нащупывая препятствие, или ведет пальцем по стене, которая все время должна быть справа. Нога Джулии коснулась ножки складного стула. Сэм нашел выключатель, взял его большим и указательным пальцами, поискал ход между "Вкл." и "Выкл.". Макс, содрогаясь, ощупывал кухонную плиту. Джулия открыла глаза и встретилась взглядом с Джейкобом.

— Я придумал, — сказал Бенджи, уже доросший до понимания, что мир не исчезает, когда на него не смотришь.

— Что ты придумал? — спросила Джулия из другого конца комнаты, не глядя на него, чтобы не нарушить правила.

— Дом плача.

Последний раз Джейкоб поехал в "Икею" без особой надобности. Просто он уже привык, что "Икея" удовлетворяет все его запросы — полотенца для ванной наверху, кустик окопника в горшочке, акриловые рамки для фото на подставках, — и стал думать, что там лучше него знали, что еще нужно: точно так же он регулярно ходил на осмотр к врачу, потому как врач лучше знает, здоров Джейкоб или болен.

Он прихватил ярко-красный табурет-стремянку, давилку для чеснока, три ершика для унитаза, сушилку для белья, сушилку для тарелок, полдюжины войлочных коробок, которые чудно для чего-нибудь пригодятся, хотя пока еще неведомо, для чего, уровень (ни разу за сорок два года ему не нужен был уровень), придверный коврик, два лотка для бумаг, прихватки, несколько герметично закрывающихся стеклянных банок, чтобы хранить (и красиво выставлять) всё, вроде фасоли, чечевицы, колотого гороха, попкорна, киноа и риса, еще несколько вешалок, светодиодную гирлянду — натянуть в комнате Бенджи, урны с педалью для каждой ванной, хлипкий зонтик, что не переживет и двух дождей, но один выдюжит. Он стоял в отделе текстиля, запустив пальцы в искусственную овечью шкуру, когда его окликнули.

— Джейкоб?

Обернувшись, он увидел красивую женщину: теплые карие глаза цвета старой кожи; золотой кулон, направивший его взгляд к началам упругих матовых грудей; браслеты, свободно болтающиеся на запястьях, будто она еще недавно была крупнее. Что у нее в медальоне? Он с ней знаком или когда-то ее знал.

— Мэгги, — сказала она. — Силлиман.

— Привет, Мэгги.

Она улыбнулась, и эта улыбка могла бы вернуть к причалам тысячу кораблей.

— Дилан и Сэм вместе ходили в детский садик. В группу Леи и Мелиссы.

— Точно. Ну, конечно же.

— Десять лет прошло, — мягко сказала она.

— Нет-нет, я помню.

— Я вас, кажется, заметила еще там, в отделе для гостиной. Но потеряла в толпе, да и не была точно уверена. А тут смотрю — это вы.