Вирикониум - Майкл Джон Харрисон

— Этот нож достался мне там, на севере. — объяснил он. — Ох, и пришлось мне побегать! Еще как! Вы знаете, что мы имеем в виду, когда так говорим? Это означает: сделать дело — и ноги в руки, пока не потерял голову!

И он закружился по мастерской, скаля свои скверные зубы и делая неуклюжие выпады ножом, пока не запыхался.

— Да, на этом ноже кровь — с того самого момента, как он попал мне в руки. Нам довелось побывать в очень странных местах, скажу я вам. Мне и этому ножу!

Взгляд карлика стал отстраненным, восторженным. Он провел большим пальцем вверх и вниз по странно зазубренному лезвию и лишь потом вернул нож Эшлиму.

— Когда-нибудь этот нож сослужит вам добрую службу, — торжественно и зловеще произнес он. — Это я вам точно говорю.

На Эшлима его выдумки произвели сильное впечатление.

* * *

«Под конец, правда, — пишет он, — я слушал его, не веря ни единому слову. Он устает, начинает говорить невнятно, потом его голова падает на грудь, и скоро он уже храпит. Внезапно он вздрагивает, просыпается и начинает собираться домой. Он грызет ногти и опасается, что подцепил сифилис на рю де Орлонже. Он уже забыл все, что говорил. Завтра он выдумает что-нибудь еще, чтобы очернить Братьев Ячменя».

Каждую ночь перед отъездом Великий Каир передавал Эшлиму очередной подарок для гадалки. Он не желал слушать никаких возражений. Чем дольше она сопротивлялась, тем более нелепыми становились его подношения: прядь волос, кольца с непристойными гравировками, ржавый обломок кремня, найденного где-то в пустыне много лет назад и призванный символизировать верность и преданность. Гадалка принимала подарки равнодушно и твердила одно: «То, что предлагает ваш друг, пока невозможно. Я должна оставаться здесь». Карлик терял терпение. Он неоднократно утверждал, что подозревает, будто Эшлим дарит букеты, за которые заплачено немало, не Толстой Мэм Эттейле, а Одсли Кинг, что его подарки обнаружатся в мусорном ящике, что его письма не доставлены по адресу. Никакие оправдания не принимались.

— Приведите ее сюда, или хуже будет, — объявил карлик.

Эшлим окончательно пал духом и во время следующего визита на рю Серполе передал эти слова Толстой Мэм Эттейле. Толстуха строго посмотрела на него, а затем сказала:

— Очень хорошо.

Этим утром у Одсли Кинг снова пошла горлом кровь, и она лежала в кресле, приоткрыв рот, с посиневшими губами, время от времени строптиво ворочалась и бормотала что-то на языке, который был Эшлиму незнаком. Чтобы не разбудить больную, они вышли в коридор и стояли за занавеской, переговариваясь вполголоса. Эшлим был удивлен.

— Вы пойдете к нему в гости?

— Вот именно, — ответила гадалка. — Почему бы и нет?

Внезапно она покраснела и поправила волосы широкой, потрескавшейся пятерней.

— Сильный человек, в конце концов, все равно все сделает по-своему, — с довольным видом сказала она.

Глаза у Эшлима полезли на лоб.

Встреча состоялась через неделю, вечером, в одном из залов в башне карлика.

Великий Каир лез вон из кожи, чтобы подготовиться к этому событию. Всю неделю команды плотников и декораторов сновали туда-сюда, трудясь под его неусыпным надзором.

Пол был выкрашен черной краской и отполирован до зеркального блеска. Всю коллекцию живописи аккуратно сняли со стен и куда-то убрали, а стены на высоту примерно двадцати футов затянули белой льняной тканью, напоминающей пыльную тряпку. Ткань была натянута туго, как на пяльцах, создавая фон для многочисленных предметов из соломы, волоса и металла. Тут же на медных гвоздях, шелковых шнурках и хитроумных скобах, собственноручно изготовленных карликом, висели инструменты — плоскогубцы, молотки, щипцы, стамески и тому подобное. Здесь были старые снопы — пыльные, совсем высохшие и погрызенные мышами; плетенки из волос, которыми забавляются девочки; два или три капкана, почерневшие от ржавчины, и обезьянка из скрученных джутовых волокон на каркасе из мягкой проволоки. Все было украшено мягкими спиралями желтовато-зеленых ленточек. Тусклый белесый свет освещал их. Выше стена оставалось голой, цвета дымчатой умбры — цвета времени и распада.

Мебель была украшена в том же стиле. Задрапированные белой тканью, опутанные цветными лентами кресла, огромные шкафы и буфеты становились похожими на свертки, и в этом было что-то смутно угрожающее.

Сколько гостей ждал карлик? Длинный стол в центре комнаты ломился от всевозможных яств — в основном пернатой дичи, которая была приготовлена неощипанной, пирогов с глянцевой корочкой, вазочек с заварным кремом и огромных ломтей мяса, украшенных бумажными фестонами. «Ржаные детки» — фигурки, похожие на спеленутых младенцев, которых сырыми днями крутят из рафии или соломы на Срединных равнинах, лежали в корзинах с фруктами, которые соседствовали с бутылками женевера и тарелками из толстого белого фарфора. В центре стола на блюде красовался овечий череп, лакированный, с апельсинами вместо глаз. По углам стояли вазы с запоздалыми цветами боярышника, которые наполняли комнату тяжелым, убаюкивающим ароматом майских сумерек.

Толстая Мэм Эттейла беспокойно разглядывала результаты этих приготовлений. Она ничем не выдала себя, пока торопливо шагала по Хааденбоску, не глядя ни вправо, ни влево. Но странные окрестности Монруж вызвали у нее недоумение; а внимание со стороны полиции карлика, при всей ее дружелюбности, поколебало ее решимость. Она разглядывала огромную старую комнату и теребила искусственные цветы, которые украшали ее шляпку.

«Похоже, она уже жалеет, что пришла, — подумал Эшлим. — Ну что же ты, чувствуй себя как дома!»

— Ну вот, — бодро произнес он. — Видите, для вас устроили настоящее представление. Только полюбуйтесь на эти лакомства! Никто не возражает, если я украду одну сливу?

В этот момент появился карлик.

— Мне вторую ночь подряд снится одна улица, Эшлим, — начал он вполголоса, отведя художника в сторону. — Улица на Севере…

Он плеснул себе в бокал немного женевера и осушил залпом.

— Что вы думаете по этому поводу? Меня это ужасно раздражает… вообще-то я не против немного с вами поболтать.

И тут Великий Каир заметил гадалку. Через миг он был само очарование.

— Моя дорогая! — завопил он, улыбаясь до ушей и показывая все свои почерневшие зубы. — Как вы себя чувствуете? Надеюсь, вы вполне оправились после тех ужасных событий на рю Серполе?

Карлик лукаво подмигнул Эшлиму через плечо; художник отвернулся и сделал вид, что занят чем-то своим.

— Если почувствуете, что вас что-то хоть немного утомляет, — продолжал он, — только скажите!

Толстуха обеими руками вцепилась в свою шляпку, покраснела, потупилась и позволила маленькому хозяину показывать экспонаты странной выставки.

Великий Каир пользовался любой возможностью, чтобы очаровать гостью. Он то и дело поворачивался к ней так, чтобы выглядеть внушительнее. Он стоял, выгнув спину, выпятив грудь, слегка сжав руки на пояснице, и искоса поглядывал на нее, чтобы оценить, какое впечатление ему удалось произвести. По случаю ее визита он нарядился в штаны из зеленого бархата, стянутые ниже колена красным шнуром, ботинки с окованными сталью носами, в которых точно в кривом зеркале отражалась вся комната, и рубашку без воротника, а поверх нее — сияющий черный жилет нараспашку. На шее у него красовался зеленый лоскут, волосы были приглажены с помощью многократных втираний «Бальзама Альтаэн», могучий запах которого наполнял помещение, странным образом смешиваясь с благоуханием боярышника.