Жанна – Божья Дева - Сергей Оболенский

Два человека ещё раньше нашли в себе мужество уклониться от участия в процессе. Видный руанский юрист Жан Лойе, ознакомившись с актами, заявил, что процесс недействителен, потому что обвиняемая не имеет никакой защиты. Как рассказывает Маншон, Лойе сказал ему: «Они постараются поймать её на словах— там, где она говорит про свои видения: „Я уверена“; а если бы она вместо этого говорила: „Мне кажется“, – никакими силами нельзя было бы её осудить». Конечно, она никогда не согласилась бы говорить «мне кажется» о том, что было для неё абсолютной реальностью; но Кошон проявил такое негодование по поводу оценки Лойе, что тот предпочёл как можно скорее уехать за границу, в Рим, где он и окончил свои дни.

Не мог уехать за границу другой руанский клирик, Никола Упвиль, заявивший уже на одном из первых заседаний, что, собственно, нет оснований для церковного суда, так как вопрос о Девушке уже разобран церковной комиссией, в которой председательствовал архиепископ Реймский, прямой иерархический начальник Кошона. Упвиль ушёл с процесса, но Кошон припомнил ему всё это и добился его заключения под стражу, правда, ненадолго.

У подавляющего большинства опрошенных не было охоты рисковать своими местами и доходами, а может быть, и свободой. Но очень многим из них хотелось держаться подальше от этого дела. Руанский капитул начал с того, что выразил пожелание: пусть сначала выскажется Парижский университет. 13 апреля на заседание пришло недостаточное количество людей. Тогда новое заседание было назначено на следующий день, причём было объявлено, что отсутствующие будут лишены недельного содержания. Этого было достаточно: капитул собрался и «на основании новых данных» признал Жанну д’Арк непокорной Церкви. Ряд опрошенных лиц – Дешам, Алепе и другие – всё же предложили запросить Университет: по сути дела это не меняло ничего, так как Университет ненавидел девушку, но это уменьшало их личную ответственность. Консультации Университета потребовали также аббаты Жюмьежский и Сен-Корнейский, оговорив, что «не наше дело судить о тайных вещах». Ле-Соваж рекомендовал «для спокойствия совести судей» послать Двенадцать статей на отзыв Святому Престолу. Одиннадцать адвокатов Руанского суда осудили, но… «при условии, что она не получила повелений от Бога, – что, впрочем, не представляется правдоподобным». Почти буквально так же высказались Боссе, Марсель и Дюшемен; все они по этому поводу также полагались на решение Университета. И только трое из опрошенных – Груше, Минье и Пигаш – выбрали ещё более смелую формулу: «Её видения не могут быть истолкованы плохо в том случае, если они происходят от Бога, – что, впрочем, не является для нас очевидным».

Опрос Университета не представлял для Кошона ни малейшей опасности – наоборот, он мог только укрепить его позиции. Двенадцать статей были отправлены для отзыва в Париж.

Пока происходило всё это, Девушка наконец не выдержала физически и совсем разболелась в тюрьме. Уорвик вызвал врачей и без обиняков высказал им свою тревогу: весь интерес в том, чтобы с позором казнить её принародно, скоро всё будет для этого готово, – а тут она вдруг возьмёт и умрёт в тюрьме… Этот эпизод рассказан двумя врачами, Тифеном и Ла-Шамбром. И теперь ещё, несмотря на болезнь, они нашли её в цепях. Определив у неё жар, они решили пустить ей кровь. Узнав об этом, Уорвик испугался ещё больше: как бы она не воспользовалась этим и не покончила с собой… Тем не менее кровь была пущена, и она сразу почувствовала облегчение. Но тут разыгралась дикая сцена. Отвечая на расспросы Тифена, она сказала, что заболела, может быть, от какой-то рыбы, которую прислал ей поесть Кошон (заболевание могло быть желудочным, так как у неё была сильная рвота). Услыхав её слова, Эстиве, сопровождавший врачей, поднял крики изругал её последними словами: «Сама, б…., жрёшь непотребное», – и т. д. По словам Тифена, она пыталась отвечать Эстиве, но все это так её потрясло, что она почувствовала себя хуже прежнего. Боясь больше, чем когда-либо, что жертва ускользнёт от казни, Уорвик строжайше запретил Эстиве её оскорблять.

18 апреля ей было так плохо, что судьи решили не мешкая попытаться получить от неё отречение. Кошон с несколькими своими сотрудниками явился в тюрьму. «Мы ей сказали, что эти магистры пришли к ней, движимые милосердием, чтобы посетить её при её болезни… Мы ей предложили выбрать кого-либо из учёных и просвещённых людей, кто мог бы соответствующим образом её наставлять… Мы добавили, что мы – люди церковные, что мы готовы содействовать спасению её души и тела… Если же она будет противиться, полагаясь на своё собственное чувство и на свою неопытную голову мы будем вынуждены от неё отказаться: пусть же она подумает об опасности, которая для неё от этого проистечёт; а мы стремимся её от этого избавить всеми нашими силами и всей нашей любовью».

– Очень вам благодарна за то, что вы мне говорите для моего спасения[29]. Но мне так плохо, что, мне кажется, я могу умереть. И если Богу будет угодно совершить надо мной Свою волю, я вас прошу разрешить мне исповедаться и принять моего Спасителя – и прошу вас похоронить меня в освящённой земле.

Очевидно, ей уже говорили, что если она умрёт обвинённой в ереси, её прах выкинут неизвестно куда. Кошон ей теперь это подтвердил: чтобы претендовать на права, какие имеют члены Церкви, она должна подчиниться церковному трибуналу.

Она ответила:

– Ничего другого я вам сейчас сказать не могу.

Они ей заметили, что чем больше она боится за свою жизнь, тем скорее ей следовало бы подумать о христианском погребении.

– Если тело умрёт в тюрьме, я надеюсь, что вы его похороните в освящённой земле. А если вы этого не сделаете, я надеюсь на Господа.

Но ведь она говорила, что не хотела бы настаивать на том, что может в её словах оказаться противным христианской вере.

– Я полагаюсь на то, что уже ответила об этом, и полагаюсь на Господа.

А если бы к ней пришёл человек, который сам получил бы о ней откровение от Бога? (Всю эту казуистику преподносили девятнадцатилетней девушке, которая лежала в жару, почти умирающая.)

– Нет такого человека на свете, который пришёл бы ко мне и заявил бы, что получил обо мне откровение, – а я не узнала бы, правду он говорит или нет… Я узнала бы это от святой Екатерины и святой Маргариты.

Но ведь Бог может давать откровения людям, которых она не знает?

– Конечно да! Но не получив знака, я не поверила бы никому, ни мужчине, ни женщине.

А Священное Писание дано Богом или как?

– Вы ведь знаете, что да! И нужно знать, что да…

Пусть же она подчинится воинствующей Церкви.

– Что бы со мной ни произошло, я не сделаю и не скажу ничего, кроме того, что я говорила во время процесса.