Золотая тетрадь - Дорис Лессинг

— Потому что мы были счастливы, — сказала Мэрироуз просто.

— Боже правый, — произнес благоговейно Пол. — Я бы никогда не мог сказать такого. Джимми, а ты когда-нибудь смеялся оттого, что счастлив?

— Я никогда счастливым не был, — сказал Джимми.

— Ты, Анна?

— Тоже нет.

— Вилли?

— Конечно смеялся, — сказал Вилли упрямо, защищая социализм, философию счастья.

— Мэрироуз, — заявил Пол, — ты нам сказала правду. Я не верю Вилли, а тебе я верю. И, Мэрироуз, тебе можно только позавидовать от всей души. Невзирая ни на что. Ты это знаешь?

— Да, — сказала Мэрироуз. — Да, я думаю, мне больше повезло, чем кому-нибудь из вас. Я не вижу ничего плохого в том, чтоб быть счастливой. А что в этом плохого?

Молчание. Мы все переглянулись. Потом Пол отвесил Мэрироуз почтительный поклон.

— Как и обычно, — сказал он скромно и смиренно, — нам нечего сказать тебе в ответ.

Мэрироуз снова закрыла глаза. На одно из деревьев соседней рощицы стремительно опустился голубь. Пол выстрелил и промахнулся.

— Полное фиаско! — воскликнул он с насмешливым наигранным трагизмом.

Птица осталась сидеть на той же ветке, удивленно озираясь и наблюдая, как, плавно кружась, летит к земле листок, сбитый с положенного места пулей Пола. Пол перезарядил ружье, прицелился и выстрелил. Птица упала. Джимми упорно не вставал. Он не вставал. И Пол, прежде чем поединок его воли и воли Джимми мог бы закончиться победой Джимми, вырвал победу для себя за счет того, что встал, сказав непринужденно:

— Я буду сам себе охотничьей собакой.

И он неспешно направился за голубем; а мы все видели, как Джимми мучительно удерживает собственные ноги, готовые пружинисто вскочить и побежать за Полом по траве. А Пол, позевывая на ходу, уже вернулся с мертвой птицей и кинул ее на кучку других таких же, мертвых, птиц.

— Так пахнет кровью, что меня стошнит, — сказала Мэрироуз.

— Потерпи, — сказал ей Пол. — Мы уже почти набрали свою квоту.

— Шести будет достаточно, — добавил Джимми. — Потому что никто из нас не станет есть этот пирог. И мистер Бутби сможет целиком его себе оставить.

— Я, безусловно, угощусь, — сказал Пол. — Да и вы тоже. Неужели вы и вправду полагаете, что, когда вам подадут лакомый кусочек пирога, наполненного сочным ароматным аппетитным мясом, вы вспомните о нежном пении вот этих птичек, столь грубо прерванном смертоносным ударом судьбы?

— Да, — сказала Мэрироуз.

— Да, — сказала я.

— А ты, Вилли? — спросил Пол, делая из этого предмет дискуссии.

— Возможно, нет, — ответил Вилли, не отрывая глаз от книги.

— Женщины существа нежные, — сказал Пол. — Они станут, коротая время в обществе прекрасного ростбифа миссис Бутби и строя нежные и милые гримаски отвращения, следить за тем, как мы едим голубей, любя нас даже еще больше за нашу беспощадную жестокость.

— Как женщины из племени машона и матабили, — вставил Джимми.

— Временами мне нравится предаваться размышлениям о тех далеких днях, — сказал Пол, устраиваясь поудобнее, держа ружье наизготове и наблюдая за деревьями. — Так все просто. Простые люди друг друга убивают по уважительным причинам: земля, женщины, еда. Не то что мы. Совсем не то что мы. А что до нас — вы знаете, что дальше будет? Я вам скажу. В результате трудов доблестных товарищей, таких как Вилли, вечно готовых посвятить себя другим, или таких, как я, кто озабочен только собственным прибытком, я предрекаю — через пятьдесят лет все эти дивные пустынные пространства, открывающиеся перед нашим взором и заполненные только бабочками и кузнечиками, покроются стоящими попарно, с одной общей стеной, домами, заполненными хорошо одетыми чернокожими рабочими.

— И в чем проблема? — осведомился Вилли.

— Это прогресс, — ответил ему Пол.

— Да, это прогресс, — сказал Вилли.

— А почему дома должны стоять попарно, с одной общей стеной? — осведомился Джимми, очень серьезно. Случались такие моменты, когда он очень серьезно относился к социалистическому будущему. — При социалистическом правительстве у всех будут отдельные дома со своим садом или же просторные квартиры.

— Дорогой мой Джимми! — сказал Пол. — Какая жалость, что тебя так гложет экономика. Будь то социализм или же капитализм — в любом случае вся эта прекрасная земля, пригодная для разработки, и будет разработана до уровня, возможного для сильно недоразвитых держав, — ты слушаешь, товарищ Вилли?

— Я слушаю.

— И поскольку правительство, неважно — социалистическое или капиталистическое — столкнется с необходимостью вселить в дома огромное количество бездомных, и сделать это быстро, оно выберет из всех возможных самый дешевый тип жилья, ведь лучшее является врагом хорошего, и этот прекрасный пейзаж преобразится следующим образом: один из множества построенных в стране заводов, дымящий в голубые небеса, и множество дешевых идентичных домиков. Я прав, товарищ Вилли?

— Да, ты прав.

— И что тогда?

— Не в этом дело.

— А для меня все дело в этом. Вот почему я размышляю о безыскусной дикости племен машона и матабили. Дикость иного рода так ужасна, что мне вообще не хочется рассматривать ее. Это — реальность времени, в котором мы живем, неважно при капитализме или же социализме, — ну, товарищ Вилли?

Вилли поколебался, а потом сказал:

— Безусловно, внешне будут наблюдаться некоторые сходные черты, однако…

Его речь была прервана припадком хохота, случившегося у меня и Пола, чуть позже к нам присоединился Джимми.

Мэрироуз пояснила Вилли:

— Они смеются не над тем, что ты говоришь, а потому, что ты всегда говоришь то, чего они от тебя и ждут.

— Я отдаю себе в этом отчет, — сказал Вилли.

— Нет, Мэрироуз, — возразил Пол, — ты не права. Я смеюсь и над тем, что именно он говорит. Потому что я очень сильно опасаюсь, что это все неправда. Избави Бог меня от лишней категоричности, но я боюсь, что… — что касается меня, время от времени я буду вылетать из Англии, чтобы проверить свои заморские вложения, и однажды случай приведет меня в эти края, и, пролетая над этой самой местностью, я буду смотреть вниз и видеть дымящиеся заводские трубы и жилищные массивы, и я вспомню об этих мирных, приятных, идиллических деньках, и…

Голубь приземлился на одно из деревьев напротив нас. Потом еще один, и еще один. Пол выстрелил. Птица упала. Он выстрелил, упала вторая. Третья вырвалась из гущи листьев прямо в небо, так, как будто ею выстрелили из катапульты. Джимми встал, пошел туда, принес две окровавленные тушки, отбросил их к другим, сказал:

— Их семь. Ради всего святого, ну разве недостаточно?

— Достаточно, — ответил ему Пол, откладывая в сторону ружье. — А теперь давайте быстренько направим наши стопы в паб. Мы как раз успеем смыть с себя кровь, и паб сразу откроется.