Сегун - Джеймс Клавелл

Новая бутылочка саке была опустошена с той же молчаливой сосредоточенностью. Пища не соблазнила его.

Принесли еще вина, было выпито еще две бутылочки.

— Пожалуйста, принесите Анджин-сану мои извинения, — сказала Фудзико, — в доме больше нет саке. Пусть он извинит меня за такое упущение. Я послала служанку достать еще в деревне.

— Хорошо. Он выпил более чем достаточно, хотя и кажется, что это на него совсем не подействовало. Почему бы вам сейчас не уйти, Фудзико? Теперь подходящий момент поговорить с ним по вашему делу.

Фудзико поклонилась и ушла, благословляя обычай вести важные дела через третьих лиц. Таким образом, сохранялось достоинство обеих сторон.

Марико объяснила Блэксорну ситуацию с вином.

— Сколько времени понадобится, чтобы достать еще?

— Немного. Может быть, вам пока стоило принять ванну? Я прослежу, чтобы его подали сразу, как принесут.

— Торанага ничего не говорил о своих планах, касающихся меня, перед отъездом? О морских делах?

— Нет. Извините, он ничего не говорил об этом, — Марико искала признаки опьянения. Но, к ее удивлению, это никак не проявлялось, не было даже легкого оживления, проглатывания слов. От того количества вина, которое он выпил за столь короткое время, любой японец давно бы уже был пьян: — Вам не нравится вино, Анджин-сан?

— Оно слишком слабое. Оно не пьянит.

— Вы стремитесь забыться?

— Нет — решить.

— Все будет сделано.

— Мне нужны книги, бумага и ручка.

— Завтра я предоставлю вам все это.

— Нет, сегодня же вечером, Марико-сан. Я должен начать сейчас.

— Господин Торанага сказал, что он пришлет вам книгу — что вы просили?

— Грамматику и словари, составленные святыми отцами.

— Сколько это займет времени?

— Не знаю. Но я буду здесь три дня. Может быть, за это время смогу быть вам полезной. И Фудзико-сан здесь, чтобы поддержать вас, — она улыбнулась, радуясь за него, — мне выпала честь сказать вам, что она будет вашей наложницей, и она…

— Что?

— Господин Торанага просил ее быть вашей наложницей, и она согласилась. Она будет…

— Но я не согласен…

— Что вы говорите? Извините, я не понимаю…

— Я не хочу ее. Ни как наложницу, ни вообще около меня. Я считаю ее безобразной.

Марико уставилась на него:

— Но что же тогда делать?

— Пусть она уезжает.

— Но, Анджин-сан, вы не можете отказаться! Это будет ужасным оскорблением для господина Торанаги, для нее, для всех! Что она вам сделала плохого? Ничего! Усаги Фудзико…

— Слушайте меня! — слова Блэксорна рикошетом носились по веранде и всему дому. — Скажите ей, пусть уезжает!

— Простите, Анджин-сан, вы не правы, что сердитесь. Вы…

— Я не сержусь, — холодно произнес Блэксорн, — как вы не можете взять себе в головы, что я устал быть марионеткой? Я не хочу этой женщины, я хочу получить обратно мой корабль и команду и забыть все это! Я не останусь здесь на шесть месяцев, мне не нравятся ваши обычаи. Это ужасно, что один человек угрожает похоронить всю деревню, если я не научусь японскому языку, а что касается наложницы — это хуже, чем рабство, и это чертово оскорбление — наметить такое дело, не спросив предварительно моего согласия!

«Что же теперь делать? — беспомощно спрашивала себя Марико. — Что же делать с наложницей? И Фудзико вовсе не безобразна. Как он не понимает?» Потом она вспомнила предупреждение Торанаги: «Марико-сан, вы лично отвечаете, во-первых, за то, чтобы Ябу не смог помешать моему отъезду после того, как я отдам ему свой меч, а во-вторых, за то, чтобы Анджин-сан послушно остался в Анджиро.

— Я сделаю все, что смогу, господин. Но, боюсь, что Анджин-сан доставит мне хлопот.

— Обращайтесь с ним как с ястребом. Это ключ к нему. Я приручаю ястреба в два дня. Вам даю три».

Она отвернулась от Блэксорна и напрягла весь свой ум. «Он кажется похожим на ястреба, когда злится, — подумала она, — у него тот же пронзительный крик, бессмысленная ярость, а когда спокоен — то же высокомерие, тот же немигающий взгляд, та же самая углубленность в себя, с той же непроходящей прорывающейся внезапно злобностью».

— Я согласна. С вами обошлись ужасно, и вы вправе рассердиться, — сказала она успокаивающе. — Да, и конечно же, господину Торанаге следовало у вас спросить, но он ведь не знает ваших обычаев. Он только пытался оказать вам честь, как сделал бы для любого заслужившего это самурая. Он сделал вас хатамото, это почти то же, что рыцарь, Анджин-сан. Во всем Кванто их только около тысячи. А что касается госпожи Усаги Фудзико, он только пытался услужить вам. У нас, Анджин-сан, это бы рассматривалось как большая честь.

— Почему?

— Потому что ее родословная очень древняя, и она очень образованная. Ее отец и ее дед дайме. Конечно, она из самураев, но, — деликатно добавила Марико, — вы окажете ей большую честь, взяв ее в наложницы. Ведь она нуждается в новом доме и новой жизни.

— По какой причине?

— Она недавно овдовела. Ей только девятнадцать лет, Анджин-сан, но она потеряла мужа и сына и переполнена угрызениями совести. Ей необходимо начать новую жизнь.

— Что случилось с ее мужем и ребенком?

Марико заколебалась, огорченная невежливой прямотой Блэксорна. Но она понимала, что это была его обычная манера поведения:

— Они были приговорены к смерти. Пока вы будете здесь, потребуется кто-то, кто должен будет ухаживать за вашим домом. Госпожа Фудзико будет…

— Почему их приговорили к смерти?

— Ее муж чуть не послужил причиной смерти господина Торанаги. Пожалуйста…

— Торанага приговорил их к смерти?

— Да, но он был прав. Спросите ее, она так же думает, Анджин-сан.

— Сколько лет было ребенку?

— Несколько месяцев, Анджин-сан.

— Торанага приговорил ребенка к смерти за то, что сделал его отец?

— Да. Таков наш обычай. Пожалуйста, будьте терпимей к нам. В некоторых вещах мы не свободны. Наши порядки отличаются от ваших. Видите ли, по закону, мы принадлежим нашему сюзерену. По закону, отец распоряжается жизнями своих детей, жены и наложниц, а также слуг. По закону, его жизнь принадлежит его сюзерену. Таков наш обычай.

— Так что отец может убить любого в доме?

— Да.

— Тогда вы нация убийц.

— Нет.

— Но ваш обычай прощает убийство. Я думал, вы христиане.

— Я христианка, Анджин-сан.

— А как же заповеди?

— Я не могу этого объяснить, правда. Но я христианка, и самурай, и японка, и одно не противоречит другому. Пожалуйста, постарайтесь нас понять.