Поэтика Достоевского - Михаил Михайлович Бахтин

или невольно оказывается связанным индивидуальное творчество всякого романиста.

54 В Р разработка категории «серьезно-смехового» отсутствует. Бахтин здесь в основном противопоставлял области «серьезного» и «смешного»: «Серьезность в классовой культуре официальна, авторитарна, сочетается с насилием, запретами, ограничениями. В такой серьезности всегда есть элемент страха и устрашения. (…) Смех, напротив, предполагал преодоление страха. Не существует запретов и ограничений, созданных смехом. Власть, насилие, авторитет никогда не говорят на языке смеха» (Р. С. 104). И хотя Бахтин отметил, что «в мировой литературе существуют произведения, внутри которых оба аспекта мира – серьезный и смеховой – сосуществуют» (там же. С. 136), он тем не менее в Р не развил этого утверждения. С другой стороны, о «серьезно-смеховых» жанрах, предшествующих, по Бахтину, роману, говорится в статье 1941 года «Эпос и роман» (ЭР. С. 464 и далее), а также в работе «Из предыстории романного слова» (1940). В Д Бахтин существенно дополняет эти свои представления 30–40-х годов.

55 Ср. в связи с «сократическим диалогом»: ЭР. С. 467–468; о «Менипповой сатире» – там же. С. 468 и далее.

56 Нижеследующие рассуждения Бахтина о природе карнавала суть дополнения к идеям, развитым во введении к Р.

57 О карнавальном смехе см. главу I P «Рабле в истории смеха».

58 Специально пародии и «пародийно-травестирующему» слову посвящена статья Бахтина ПРС.

59 Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1877 год. Сентябрь, глава II, разд. I («Ложь ложью спасается») // Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 томах. Т. 26. Л., 1984. С. 25.

60 Ср. главу II Р: «Площадное слово в романе Рабле».

61 Традиционную теоретико-литературную категорию «жанр» Бахтин трактует в неотрывности от своей этической (и социальной) онтологии (учения о «бытии-событии» ФП). Об этом, скажем, прямо говорится в ПРЖ, где «речевые жанры» (к которым Бахтин относит и произведения художественной литературы) привязываются к тем или иным конкретным областям человеческой деятельности, – к событиям человеческого общения (ПРЖ. С. 237–239). Жанры, по Бахтину, суть естественные формы самого бытия, – именно с этим связан интерес Бахтина к данной категории (а не, скажем, к категории индивидуального стиля). Карнавал, как особое «бытие», способно, по мысли Бахтина, порождать многообразные карнавальные обрядовые и словесные жанры, предшествующие «карнавализованным» литературным жанрам (а затем роману).

62 «Полписьма "одного лица"»; см: Дневник писателя. 1873. Разд. VIII. – В изд.: Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 томах. Т. 21. Л., 1980. С. 60–67.

63 Письмо Н. Н. Страхову. 18/30 сентября 1863 г.

64 Металингвистика – термин Бахтина, обозначающий его учение о языке, которое является одновременно теорией художественной прозы (в частности, теорией романа и – сугубо – романа Достоевского), но вместе с этим бахтинской онтологией (о синкретической – философской и одновременно филологической природе взглядов Бахтина см. нашу статью «М. Бахтин в 1920-е годы» // Журнал «Диалог. Карнавал. Хронотоп». 1994. № 1. С. 16–62; вошла в нашу монографию «Бахтин глазами метафизика»). Бахтинская дисциплина пришла к завершению и «самосознанию» лишь в Д (имеем в виду вторую редакцию); ее формирование, однако, началось с самых первых трудов мыслителя. Основная категория металингвистики – «слово» – выделяется из бахтинской «первой философии» уже в ФП: Бахтин здесь указывает на языковое высказывание как на ведущую и едва ли не универсальную разновидность «поступка». В СМФ (1924) мы находим уже детальное осмысление «слова», приподнятого над чисто лингвистической «материальностью» (СМФ. С. 62). Данный трактат – важнейшая ступень в развитии «металингвистики»: в полемике с формальной школой происходит отрыв Бахтина от собственно лингвистического плана с сохранением при этом опоры на язык (появляются основания для использования префикса «мета», «после», вместе с традиционным корнем точно определяющих существо бахтинского подхода). Середина 20-х годов – время прямого обращения Бахтина к проблеме языка; бахтинские открытия, однако, дошли до читателя в работах, опубликованных под именем В. Н. Волошинова («Марксизм и философия языка», 1929; «Слово в жизни и слово в поэзии», 1926; «О границе поэтики и лингвистики», 1929). В данных трудах, которые суть плоды двойного авторства, будущим исследователям надлежит выделить собственно бахтинский «металингвистический» элемент, противопоставив ему социологический пафос и узколингвистические интересы Волошинова. В «Проблемах творчества Достоевского» бахтинская дисциплина впервые являет себя в чистом, так сказать, виде (см.: Часть вторая. Слово у Достоевского (опыт стилистики)); отметим, что сам термин «металингвистика» здесь пока отсутствует. В 30–40-е годы металингвистика выступает в обличий теории романа (СР, ПРС, Р); и если правомерно утверждать, что в «Проблемах творчества Достоевского» представлена диалогическая экзистенциальная философия Бахтина, то в связи с работами о романе можно говорить о бахтинской социологии (категория «социального разноречия»). В 50-х годах была написана работа ПРЖ, где Бахтин ставит проблему языкового аспекта социальной онтологии. Наконец, в последний период творчества Бахтина (60–70-е годы) металингвистика демонстрирует свои возможности как герменевтика и концепция «диалога культур». Металингвистика, таким образом, оказывается универсальной методологией бахтинской гуманитарной дисциплины.

65 Данное вступление к разделу I пятой главы Д отсутствует в редакции 1929 года. Именно в издании 1963 года книги о Достоевском Бахтин впервые формулирует определение «металингвистики» как науки о «диалогических отношениях».

66 Доскональная проработка проблем «чужой речи» предпринята в третьей части книги В. Н. Волошинова «Марксизм и философия языка». Суть «металингвистического» открытия Бахтина – обнаружение и глубокое осмысление факта возможной направленности «слова» на другое «слово» (помимо направленности на предмет). Данную интуицию мы обнаруживаем и в книге Волошинова (на пример, в представлениях о «линейном» и «живописном» стилях взаимодействия авторской и чужой речи, развитых во второй главе третьей части). Однако в ней нет обоснования понятий стилизации, пародии, сказа, диалога; рассуждения автора лишены бахтинской чеканности и постоянно соскальзывают в «лингвистическую» плоскость, что побуждает усматривать за ними «руку» Волошинова.

67 За данными представлениями об «объектном» «слове героя» и «выразительном» «слове автора» стоит концепция АГ – бахтинская теория художественного образа. И если в АГ Бахтин рассуждает о «завершении» тела, души и отчасти «смысла» с позиции авторской вненаходимости, то в Д он берется за решение проблемы изображения «слова», соотносимого с «идеей» и «духом» героя.

68 Принцип «объектного слова» Д сходен с принципом «линей ного стиля» МФЯ (ср. прим. 67).

69 Ср. с «живописным стилем» МФЯ (МФЯ. С. 131).

70 В теоретико-литературных исследованиях в России 20-х годов проблема сказа выдвинулась на одно из первых мест, что отчасти связано с интенсивным использованием данной формы в русской художественной литературе XIX–XX вв. (Лесков, Мельников-Печерский, Зощенко и др.). Особый интерес сказ вызывал у представителей формальной школы (В. Виноградов, Б. Эйхенбаум, Ю. Тынянов). В основе формалистической концепции сказа лежало убеждение в том, что в замысле художника в первую очередь