Русский всадник в парадигме власти - Бэлла Шапиро

Основным сценарием, внутри которого развивалась эта культурная форма, был сценарий милитаристский, в рамках которого образ получил не просто положительную, а героическую коннотацию. Стимулом и инструментом модернизации выступали жесточайшие уроки войн, через которые прошла Россия на своем историческом пути; особый исторический путь обусловил и своеобразие ее развития[2010].

Эта культурная форма многослойна; ее трансформации подчинены определенным закономерностям. Наблюдаемые исторические изменения на протяжении более чем тысячелетней ее истории были обусловлены трансформацией социокультурного и культурно-исторического контекста: так Зимний дворец прошел путь от императорской резиденции до кавалерийской школы ОСОАВИАХИМа[2011].

Культурная форма, чьи различные этапы и циклы развития были «разделены и одновременно соединены судьбоносными историческими поворотами»[2012], со временем естественным образом изменялась, но символический образ русского всадника, «подобно тому как в теле живого человека с годами одни органические клеточки и кровяные шарики постепенно заменяются другими, но самый человек продолжает жить своей жизнью, почти не меняясь характером… не менял своего „я“, а лишь приспосабливался и приноравливался к новым эпохам и требованиям»[2013], как некая целостность, основанная на взаимопроникновении культурных слоев.

«Символ никогда не принадлежит какому-либо одному синхронному срезу культуры — он всегда пронзает этот срез по вертикали, приходя из прошлого и уходя в будущее», — безусловно прав Ю. М. Лотман[2014]. «Символической нагрузкой» культурной формы, независимой от этих изменений, сущностной характеристикой русского всадника выступала только одна черта — его вневременная связь с циклом «смерть — возрождение — бессмертие», обусловленная особой миссией героя — защитника Отечества. «Летит бронзовый Чапаев над родным городом, как бы прикрывая нас своей буркой от бед», — так писали о легендарном комдиве уже в XXI столетии (первоначально памятник был установлен в Москве, у павильона «Поволжье» ВСХВ; с реорганизацией ВСХВ в ВДНХ памятник переместили по месту рождения героя)[2015].

Последним апофеозом (в 1950‐х гг. кавалерия в составе Советской армии расформировывается, деятельность военных конных заводов прекращается[2016]) русского всадника стал выезд Г. К. Жукова, принимавшего триумфальный Парад Победы 24 июня 1945 г. в Москве на Красной площади верхом на белом коне[2017]. «Это был последний день, когда погибшие стояли в колоннах рядом с живыми», — писал биограф «маршала Победы», всенародного кумира, ставшего легендой еще при жизни[2018].

История русского всадника показывает, насколько тесно сплетены между собой различные исторические эпохи, с какой силой влияют на отечественную культурную историю архаические представления. Отдельные исторически-конкретные фигуры и сценарии более чем тысячелетней конной истории России, трансформируясь в отвлеченные образы «удалых всадников, бросающих своих скакунов в стремительную атаку»,[2019] превратились в важный элемент национального самосознания. Ужас и величие, свойственные архетипу всадника на уровне древнейшего семантического пласта, обусловили его всевременное присутствие в парадигме власти, вероятно, намечая будущее прошлого, будущее национальной традиции. Полный контрастов, иногда чудовищных, символический образ русского всадника выглядит и как пугающий, и как притягательный одновременно. Эта бинарность искомого культурного символа является его самой существенной характеристикой, в очередной раз обозначая модель русской культуры как двуединого целого, которая и сейчас остается одним из наиболее дискуссионых вопросов истории русской культуры.

Конная культура России

Перед нами прошла история дореволюционной России. Промелькнули знакомые имена из русской истории — от Александра Невского до Ивана Грозного, Бориса Годунова, Первого Лжедмитрия, далее все Романовы — от Петра Великого до Николая II, а с ними их фавориты, волей или неволей вошедшие в историю и разделившие с ними власть. И рядом — имена незнакомые, о которых мы когда-то что-то только слышали. Или нам казалось, что слышали…

Но не в именах и лицах состоит интерес этой книги. Она — об истории культуры. В том числе — истории материальной культуры. Истории культуры повседневности. Недаром увлекательная книга Бэллы Шапиро насыщена и даже переполнена эксклюзивными деталями древнерусского и придворного быта, филигранными подробностями костюмов, убранства, украшений, оружия, упряжи, интересными не только самими по себе, но и тем ценностно-смысловым содержанием, которое формирует символический ряд русской культуры, составляющий самобытный ее облик, ее национальную идентичность…

И тут мы понимаем, что автор книги, талантливый историк, культуролог и музеолог, уже известный читателям по своим многочисленным исследованиям истории костюма, истории текстиля, истории повседневности, — Бэлла Львовна Шапиро — совершила настоящее открытие (явление, чрезвычайно редкое в гуманитарных науках!). Она открыла в сфере культурно-исторических исследований принципиально новый дискурс, в свете которого и культура, и история культуры, и теория культуры раскрываются по-новому, с неожиданной, но весьма важной для понимания стороны. Автор настоящего повествования иногда называет этот дискурс конной историей, иногда — конной культурой, иногда — историей коня и всадника… И это не просто новый аспект в русле историко-культурных изысканий, не просто экзотический взгляд исследователя, позволяющий остранить (остраннить) все атрибуты культуры на протяжении тысячелетия, — это новая парадигма культуры, а вместе с тем и новая парадигма науки о культуре.