Командовать парадом буду я! - Михаил Барщевский

Неожиданно Вадим выкрикнул:

– Нет, простите, еще один вопрос, – все чуть не подпрыгнули на своих стульях. В голосе Осипова и следа не осталось от уныния и обреченности, первые нотки металла прорезались отчетливо и резко. – А скажите, коли вы утверждаете, что у вас с якобы мужем были близкие отношения, какая особая примета есть у него в нижней части живота? Шрам? Родимое пятно? Может, ожог?

– Что?! – женщина развернулась на всем ходу и растерянно смотрела то на Вадима, то на Смирнову.

– Я возражаю, товарищ председательствующий! – вскочила Смирнова. Она мгновенно поняла, какую игру затеял Вадим.

Но и Трифонова поняла. Спокойно, демонстративно вежливо судья ответила:

– Ну, почему же, товарищ адвокат? Ваш коллега задает вполне правомерный вопрос.

– Я отказываюсь отвечать, это интимно! – попыталась спастись якобы жена.

– Нет уж, отвечайте! – жестко потребовала Трифонова.

Буйнаков наблюдал за всей этой сценой с видом полного идиота. Он вообще не понимал, что происходит. Компанию ему составляли народные заседательницы.

– Я не видела, было темно! – лучшего ответа Анжела не нашла.

– Зато здесь светло так, что аж ясно! Думаю, не только мне, – Вадим выразительно посмотрел на Трифонову. Та с большим интересом изучала Осипова. Это был другой человек. Совсем! Глаза горели, тонкие длинные пальцы выстукивали дробь по крышке стола. Голова гордо откинулась назад. Трифонова перевела взгляд на Смирнову. Та все поняла. Ее растерянность была и жалкой, и забавной одновременно.

Если Смирнова еще как-то попыталась в прениях сгладить ситуацию, долго рассуждая о том, что кавказское воспитание не позволяет женщине говорить в присутствии мужчин об интимных подробностях личной жизни, то Вадим мучить суд не стал. Его речь была предельно простой и короткой.

– При всем уважении и, если угодно, профессиональной зависти к мастерству моего процессуального противника Аллы Константиновны Смирновой, я должен заметить, что правда как шило. В мешке не утаишь. Кто бы его ни ткал, какие бы невидимые нити ни использовал. Мое обращение к вам будет цитатой из древнейшей и мудрейшей книги человечества: имеющий очи да увидит! Здесь ведь не так темно, как в спальне ответчицы, правда? – Вадим скромно сел на свое место.

Судья ушла в совещательную комнату и через пару минут вышла с решением. Разумеется, только резулятивной частью. Трифонова делала вид, что читает написанный текст, хотя и Осипову, и Смирновой было понятно, что перед ней пустой лист бумаги. Иск Буйнакова был удовлетворен, брак признан недействительным.

Не успел Вадим выйти в коридор, к нему подскочил Захар и, вытаращив глаза, шепотом спросил:

– А какую особую примету вы имели в виду? У меня там ничего нет!

– Совсем ничего? – с улыбкой спросил Вадим. Понял, что до Захара шутка не дошла. Да оно, собственно, и не важно. Лену он отстоял. Теперь этот осел на защите будет ее основным союзником.

Что и требовалось доказать! Прежде всего, самому себе. «Руки помнят!» – опять подумал Вадим.

К Юле он не поехал. Почему-то совсем не хотелось.

«Долгие сборы – лишние слезы». Сборы были долгими, но без слез. Никто не представлял, что нужно брать с собой в Америку, что может понадобиться. Илона настояла на большой аптечке.

Все знакомые врачи родителей составили свои списки лекарств. Потом эти списки, а оказалось их шесть, свели в один. Михаил Леонидович грустно пошутил, что все эти врачи явно учились в разных институтах. Приехал Автандил и, как наиболее молодой, а потому прогрессивный и продвинутый, Михаила Леонидовича несколько успокоил. Оказалось, многие лекарства – аналоги. Список сократился на треть. Но все равно – три огромные косметички забили до отказа.

Светлана, помощница Терешковой, немного упростила задачу. От имени ВВ, своего шефа, она позвонила в посольство в Вашингтоне и договорилась, что, если, не приведи Господи, случится с Вадимом какая-нибудь хворь, он сможет обратиться к посольскому врачу. Одну косметичку расформировали.

Лена занялась одеждой. Прежде всего, через кого-то из подруг ей удалось достать J 0 пар белых носков. Последний писк московской моды. С белыми сорочками проблемы не было. Всего год назад Вадим купил в кооперативе Аксельбанта 5 штук, пошитых специально на него.

А вот костюм пришлось искать. Путь проложил Марлен. Через райком партии он вышел на директора фабрики «Большевичка», где уже несколько месяцев шили костюмы из итальянской ткани по лекалам Пьера Кардена. Одно из первых реально функционировавших совместных предприятий Советского Союза! Старался Марлен, конечно, для племянника, а не для Вадима. Мария Ивановна, кстати, напомнила мужу, что Вадим для Саши в Америке – конкурент. Но Марлен Сашу предупредить забыл, а тот, добрая душа, сразу позвал Вадима с собой в подсобки заветного магазина.

Приехали Вадим с Сашей в Орликов переулок, где располагался фирменный магазин «Большевички», вместе. Вадиму костюм подобрали сразу, благо фигура была стандартной, а вот Сашке пришлось ушивать пиджак. У него уже начинало расти пузо, поэтому размер брюк оказался больше, чем размер пиджака.

Вадим купил двубортный болотно-зеленый костюм в тонкую полоску. Выглядел потрясающе. Назавтра надел его на встречу с клиентами, те аж ахнули. Спросили – финский? Нет, наш, совместное производство – СССР-Франция, с гордостью ответил Вадим. И сам удивился неизвестно откуда появившемуся чувству патриотизма. Раньше такое испытывал, только когда сборная СССР выигрывала очередной чемпионат мира по хоккею.

За неделю до 5 сентября, даты вылета в США, группе советских стажеров выдали визы.

Между отобранными на стажировку москвичами уже завязались свои отношения, они перезванивались, делились информацией, советовались друг с другом. Как-то само собой сложилось, что Вадим стал лидером этого неформального объединения. Может, поэтому, а может, потому что, не считая Саши, он был старше остальных, ему поверяли свои секреты.

Кто-то поделился планами закрепиться в Штатах и обратно не возвращаться, кто-то рассказывал, куда собирается спрятать лишнюю, сверх разрешенного лимита, черную икру, чтобы там обменять ее на электронику. Вадим внимательно выслушивал каждого, но от советов воздерживался. Попасться на провокации и лишиться возможности посмотреть Америку явно не хотелось.

Когда одна девица, комсомольская активистка с юрфака МГУ, уже защитившаяся и получившая место ассистента кафедры, поведала Вадиму, что вопрос «невозвращения» для нее решенный, Вадим насторожился. То ли она полная дура, если говорит такие вещи по телефону, а не шепотом в ванной при включенном душе, то ли это провокация чистой воды. Вадим дважды повторил в ответ, что считает это неверным поступком, что сам он вернется в СССР обязательно.

На самом деле Вадим давно решил, что оставаться в Союзе небезопасно. Много тому было причин, но, главное, он перестал понимать, что будет завтра, куда качнется маятник власти. При этом Вадим сознавал и то, что если уезжать, так всей семьей, со «свесями» и «тесями». А те почти наверняка не поедут: здесь друзья, работа, там – одиночество и старость. О бабушках и говорить нечего. Бабушка Аня не поедет по идеологическим соображениям. А бабушка Эльза – по практическим. Учить еще и английский, после неродного русского, она не захочет. А без языка ей никак – как же новости по телевизору смотреть?