Ураган. Книга 1. Потерянный рай - Джеймс Клавелл

– Что вам нужно?

Мужской голос воззвал к нему из темноты, и Эрикки почувствовал, как у него зашевелились волоски на спине. Голос говорил по-английски – не Ракоци, – с иностранным акцентом, от него веяло какой-то неприветливой жутью.

– Кто… кто вы? – спросил он нервно.

Всеми органами чувств исследуя темноту вокруг. Может быть, это Ракоци, притворяющийся кем-то другим? – спрашивал он себя.

– Что вам нужно?

– Я… Мне нужно… Я преследовал одного человека, – произнес он, не зная, в какую сторону ему говорить; его голос отражался жутковатым эхо от невидимой высокой сводчатой крыши над головой.

– Человека, которого вы ищете, здесь нет. Уходите.

– Кто вы?

– Это не важно. Уходите.

Пламя свечи было лишь крошечной точкой света в непроглядной тьме, делавшей ее еще более плотной.

– Вы видели кого-нибудь, кто прошел здесь… пробежал здесь сейчас?

Человек тихо рассмеялся и что-то произнес на фарси. Тотчас же шорохи и приглушенный смех окружили Эрикки со всех сторон, и он крутанулся на месте, покачивая ножом перед собой, готовый защищаться.

– Кто вы?

Шорохи продолжались. Повсюду вокруг него. Где-то вода тонкой струйкой падала в цистерну. Воздух был влажным и затхлым. Звуки далекой стрельбы. Снова шорох. Эрикки опять повернулся на месте, чувствуя кого-то рядом с собой, но никого не видя, только арку входа и неясную ночь за ней. Пот ручьями тек по его лицу. Он осторожно переместился к дверному проему и прижался спиной к стене, уверенный теперь, что Ракоци где-то здесь. Тишина становилась все тяжелее.

– Почему вы не отвечаете? – спросил он. – Вы видели кого-нибудь?

Снова негромкий хохоток.

– Уходите. – Потом молчание.

– Почему вы боитесь? Кто вы?

– Кто я, ничего для вас не значит, и страха здесь нет, кроме вашего собственного. – Голос звучал так же мягко, как и раньше. Потом человек добавил что-то на фарси, и новый ветерок веселья прошелестел вокруг Эрикки.

– Почему вы говорите со мной по-английски?

– Я говорю с вами по-английски, потому что ни один иранец и ни один человек, способный читать на языке Книги, не войдет сюда ни днем ни ночью. Только дурак вошел бы сюда.

Периферийным зрением Эрикки уловил кого-то или что-то между ним и свечой. Его нож тут же замер, готовый к защите.

– Ракоци?

– Так зовут человека, которого вы ищете?

– Да… да, это его имя. Он ведь здесь, не так ли?

– Нет.

– Кто бы вы ни были, я вам не верю!

Молчание, потом глубокий вздох.

– На все воля Бога, – произнес человек и отдал какое-то распоряжение на фарси, которое Эрикки не понял.

Вокруг него зачиркали спички. Загорелись свечи и небольшие масляные лампы. Эрикки охнул. У стен и колонн этой пещеры с высоким сводом он увидел свертки тряпья в человеческий рост. Сотни свертков. Мужчины и женщины. Пораженные болезнью, гниющие остатки мужчин и женщин, лежавшие на соломе или подстилках из лохмотьев. Глаза неподвижно смотрели на него с изуродованных болезнью лиц. Беспалые культи рук и ног. Одна старуха лежала почти у самых его ног, и он в панике отпрыгнул в центр дверного прохода.

– Мы все здесь прокаженные, – сказал человек. Он сидел, прислонившись к соседней колонне, – беспомощная груда тряпья. Еще одна тряпка покрывала его глазницы. От лица не осталось почти ничего, кроме губ. Человек слабо махнул культей руки. – Мы здесь все прокаженные. Нечистые. Это приют прокаженных. Ты видишь своего человека среди нас?

– Нет… нет. Я… Мне очень жаль, – потрясенно пробормотал Эрикки.

– Жаль? – В голосе человека звучала тяжелая ирония. – Да. Нам всем очень жаль. Иншаллах! Иншаллах.

Эрикки отчаянно хотелось повернуться и бежать, но ноги его не слушались. Кто-то закашлялся – резкий, пугающий кашель. Потом Эрикки произнес:

– Кто… кто вы?

– Когда-то я был учителем английского. Теперь я нечистый, один из живых мертвецов. На все воля Аллаха. Уходите. Благословляйте Бога за Его милость.

Онемев, Эрикки видел, как человек махнул тем, что оставалось от его рук. Подчиняясь жесту, огоньки в пещере начали гаснуть; глаза по-прежнему смотрели на него.

Когда он оказался снаружи на ночном воздухе, ему пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы не броситься сломя голову прочь. Он чувствовал себя грязным, ему хотелось тут же содрать с себя всю одежду и вымыться, намылиться и вымыться снова, снова мылиться и снова мыться.

– Прекрати, – пробормотал он, чувствуя, как мурашки ползут по коже, – тебе нечего бояться.

ТЮРЬМА ЭВИН. 06:29. Тюрьма Эвин выглядела как любая другая современная тюрьма – в хороший ли день, в пасмурный ли – серая, навевающая мрачные мысли, огороженная высокими стенами и уродливая.

Сегодня предрассветная полоска на востоке смотрелась необычно. Свет солнца, еще не поднявшегося над горизонтом, был удивительного красного оттенка. Небо очистилось от плотных туч и облаков – впервые за последние несколько недель, – и, хотя воздух оставался по-прежнему холодным, день обещал быть на редкость ясным. Никакого смога. Воздух хрустящий от мороза и прозрачный, какого не было уже много дней. Легкий ветерок разгонял дым от догоравших автомобилей и баррикад, напоминавших о вчерашних столкновениях между теперь законными «зелеными повязками» и поставленными вне закона сторонниками шаха и левыми, а также полицией и вооруженными силами, вечно находящимися у властей под подозрением, и еще дым от бесчисленных очагов, на которых готовили еду и у которых грелись миллионы тегеранцев.

Редкие пешеходы, проходившие мимо стен тюрьмы и ее огромных ворот, искореженных и сбитых с петель, мимо «зеленых повязок», лениво стоявших или сидевших развалившись у временных рогаток, перекрывавших вход, прятали глаза и ускоряли шаг. Машин на улице было мало. Очередной грузовик, набитый «стражами» и арестованными, скрежеща коробкой передач, остановился у главных ворот для короткого осмотра. Рогатку отодвинули, пропуская его, и тут же вернули на место. Внутри за стенами неожиданно громыхнул винтовочный залп. Снаружи «зеленые повязки» зевали и потягивались.

С восходом солнца с верхушек минаретов зазвучали голоса муэдзинов – в большинстве случаев эти голоса, записанные на кассету, транслировались громкоговорителями. И везде, где был слышен их призыв, правоверные бросали свои дела, поворачивались лицом к Мекке и опускались на колени для молитвы.