Рожденный туманом. Книга 3. Герой Веков - Брендон Сандерсон

– Он справится.

Сэйзед нахмурился.

– Он необычный человек. Он особенный. Я не знаю, как он сумел вернуть мне моего брата, но Квеллион стал таким же, как раньше – до того, как началось все это безумие. И город. У людей снова появилась надежда. Именно этого Призрак и хотел.

«Надежда, – подумал Сэйзед, изучая лицо девушки. – Да ведь она и впрямь его любит».

В каком-то смысле это казалось Сэйзеду глупым. Как долго они были знакомы? Несколько недель? За столь короткое время Призрак умудрился не только заслужить любовь Бельдре, но еще и стать героем для жителей целого города.

«Она ждет и надеется, верит, что он выздоровеет. А я, увидев его, первым делом порадовался, что он не поджигатель пьютера…»

Неужели он, Сэйзед, стал и впрямь таким черствым? Каких-то два года назад он был готов безнадежно влюбиться в женщину, от которой за всю свою жизнь не слышал ничего, кроме упреков. В ту, с которой провел лишь несколько драгоценных дней.

Он повернулся и вышел из комнаты.

Прежнее убежище превратилось в обгорелые руины, поэтому новым домом для послов Эленда стал особняк, ранее принадлежавший какому-то аристократу. Сэйзед направился в свои покои. Было приятно снова видеть обычные стены и лестницы, а не бесчисленные ряды полок, упиравшихся в камень.

На столе лежала испачканная в саже матерчатая папка. Слева и справа от нее – две стопки бумаг. В правой осталось всего десять листов.

Приблизившись к столу, Сэйзед глубоко вздохнул. Пришло время закончить труд.

* * *

Когда последний лист переместился в левую стопку, было уже раннее утро. Сэйзед мог бы покончить со всем быстро, но хотел тщательно обдумать каждую из оставшихся религий, раз уж сейчас не отвлекали другие занятия вроде езды верхом. Он чувствовал, что отнесся к ним с должным вниманием.

Некоторое время Сэйзед просто сидел, ощущая усталость, отчасти связанную с нехваткой сна. Он был… пуст. Работа подошла к концу. Понадобился год, чтобы просмотреть каждую из религий в матерчатой папке. И вот хранитель расправился со всеми до единой.

У разных религий оказалось до странности много общего. В большинстве случаев они претендовали на истинность, объявляя остальные верования ложными. В большинстве случаев говорили о загробной жизни, не предоставляя никаких доказательств. В большинстве случаев вынуждали поклоняться одному или нескольким богам, ничем не обосновывая свое требование. И все они были переполнены несовпадениями и ложными доводами.

Как могли люди верить в богов, которые призывали одновременно любить ближних и уничтожать неверующих? Как можно верить в то, чему нет доказательств? Неужели кто-то и впрямь способен уверовать в чудеса, происходившие в далеком прошлом, но отчего-то не повторившиеся на его памяти?

И конечно, последней крупицей пепла в общей куче стал пункт, который ни одна из религий, по мнению Сэйзеда, так и не сумела доказать. Все они повторяли, что верующие благословенны, правда, не объясняли, отчего же боги позволяли, чтобы тех, кто в них веровал, брали в плен, бросали в темницы, порабощали и убивали слуги еретика Рашека, Вседержителя.

На столе лежала стопка перевернутых исписанных листов бумаги. Это означало, что правды нет. Вера не вернет Тиндвил. Никто не бережет людей, что бы там ни утверждал Призрак. Сэйзед дотронулся до верхнего листа, и тоска, с которой он так долго боролся, удерживая ее в узде, стала вдруг невыносимой. Папка была последней линией его укреплений.

Только сейчас хранитель по-настоящему ощутил свою потерю. Боль и опустошенность завладели им без остатка, грудь словно обвила колючая проволока, и справиться с собой не было сил. Захотелось, рыдая, забиться в угол и там сдохнуть.

«Нет, – сказал себе Сэйзед, – должно быть что-то еще…»

Сунув руку под стол, террисиец дрожащими пальцами нащупал мешок с метапамятью. Однако вытащил не метапамять, а большую толстую книгу. Положил рядом с папкой и открыл наугад. По странице бежали строки, написанные двумя разными почерками. Один был аккуратный и плавный. Его собственный. Другой казался сжатым и решительным. Почерк Тиндвил.

Эту книгу они писали вместе – расшифровывая истории, пророчества и домыслы, окружающие фигуру Героя Веков. Еще до того, как Сэйзеду стало все равно.

«Ложь, – подумал он, и его рука сжалась в кулак. – Почему я лгу самому себе? Мне не все равно. Мне никогда не было все равно. Иначе я не затеял бы эти поиски. Если бы мне было все равно, я не чувствовал бы сейчас столь мучительную боль».

О подобном говорил Кельсер. И Вин тоже. Сэйзед не ожидал, что когда-то испытает схожее чувство. Отчего случившееся так больно ранило, отчего он чувствовал себя обманутым? Он же не похож на остальных. Уверенность в этом не была порождением гордыни – он просто знал, что все именно так и есть. Он прощал людям ошибки – быть может, и зря. Он был не способен злиться.

Потому и решил, что никогда не ощутит чего-то подобного. Потому и оказался не готов – подвело то единственное, что Сэйзед считал совершенным.

Он утратил веру. Если бы он верил, это означало, что бог – или вселенная, или некая иная сущность – потерпел неудачу. Лучше уж поверить, будто ничего и никого на самом деле не существует. И тогда все напасти превращались в простые совпадения. И никакое божество, потерпевшее неудачу, не имело к ним отношения.

Сэйзед посмотрел на открытую книгу и заметил выглядывающий между страниц листок бумаги. Вытащил и с удивлением понял, что это набросок цветка, который ему дала Вин, – тот самый, что принадлежал жене Кельсера. Рисунок был ее последней надеждой: он напоминал о мире, который существовал до пришествия Вседержителя.

Сэйзед запрокинул голову. Деревянный потолок освещали красные отблески рассвета.

– Почему? – прошептал террисиец. – Чем я такое заслужил? Я изучил о тебе все. Я знаю пятьсот разных религий и верований. Я нес твое учение, в то время как другие уже тысячу лет о нем и не вспоминали. Так почему же именно я утратил надежду, тогда как остальные все еще верят? Почему это случилось со мной? Разве не должны были защитить от подобного мои знания?

Но именно вера и сделала его уязвимым.

«Вот что такое доверие. Ты наделяешь другого властью над собой. Позволяешь ему сделать тебе больно», – понял Сэйзед.

Вот почему он отказался от метапамяти. Вот почему решил перебрать все религии одну за другой в поисках совершенства. В поисках того, что не подведет.

Все складывалось. Лучше не верить, чем поверить и обмануться. Сэйзед опустил голову. С чего это он решил, что может разговаривать с небесами? Там ведь никого не было.

Там никогда никого не было.

В коридоре раздались голоса Бриза и Тен-Суна:

– Мой дорогой песик. Ты ведь не собираешься остаться еще на день.

– Нет. Я должен отыскать Вин как можно скорее.