Автор и герой в эстетическом событии - Михаил Михайлович Бахтин

так называемый третий момент суждения вкуса, выражающий представление Канта об абсолютной красоте: предмет расценивается собственно как прекрасный помимо его соотнесения с определенной практической или нравственной целью (см.: Кант И. Критика способности суждения // Кант И. Соч.: В 6 т. Т. 5. М., 1966. С. 229, 231). Ср.: «Красота – это форма целесообразности предмета, поскольку она воспринимается в нем без представления о цели» (там же. С. 240).

165 «Ответственность» — основная категория нравственной философии Бахтина, на которую он хотел опереть и свою эстетику (ср: ФП, 67; ИО, 45).

166 Трезвение — термин православной аскетики, смысл которого в полной мере может быть уяснен лишь в жизненном контексте монашеского подвига (из соответствующей аскетической литературы см., напр.: Епископ Игнатий Брянчанинов. Приношение современному монашеству // Епископ Игнатий Брянчанинов. Собр. соч. Т. 5. СПб., 1905. Гл. XXXIV: «О трезвении»). Трезвение – это непрестанная молитвенная «бдительность» над собою, цель которой – достижение «безмолвия сердца» от всякого греховного «помысла». Пост является внешней мерой хранения трезвения, невоздержанность ведет к «разгорячению крови» и «обильному нашествию помыслов». В ослабленной форме эти переживания знакомы и мирянину, – на «практических низинах» жизни, по выражению Бахтина.

167 Ср.: юродство «как особая форма высказывания, правда, лежащая уже на границе художественного, определяется прежде всего чрезвычайно сложным и запутанным конфликтом говорящего со слушателем» (Волошинов В. Слово в жизни и слово в поэзии // Указ. изд. С. 264).

168 См. прим. 162.

169 Рассуждения Бахтина о хоре восходят к «Рождению трагедии» Ницше, где обосновано, что хор греческой трагедии – это «символ дионисически возбужденной массы в ее целом» (указ. изд. С. 86). «Я» данного абзаца трактата Бахтина – «дионисический человек» (там же. С. 85), участник коллективного экстаза в бытие.

170 См. прим. 161.

171 Та же интуиция выражалась Бердяевым в тезисе о принципиальной «необъективируемости» «Я» (см.: Бердяев Н. Я и мир объектов. Париж, 1934. Размышление III: Я, одиночество и общество. С. 80).

172 Ср.: «… “Я” не есть еще личность. “Я” должно стать личностью. И общение между “я”, “ты” и “мы” помогает “я” стать личностью. Личность укрепляется в общении, в выходе из себя в другого» (Бердяев Н.Яи мир объектов. С. 105). Книги Бердяева 30-х годов по глубинным интуициям очень близки мировоззрению Бахтина, что отчасти связано с питанием обоих русских мыслителей из общих немецких философских источников (Ницше, Шелер, Коген, позже М. Бубер, экзистенциалисты и т. д.).

173 См. прим. 153.

174 См. прим. 196; Бахтин переосмысляет и корректирует категории Бергсона в духе архитектонической «философской антропологии».

175 Категория будущего играет важную роль в мировоззрении Бахтина (ср. «абсолютное будущее», «большое время»), причем имеет в нем ярко выраженную ценностную окраску. В связи с возможным влиянием на Бахтина здесь «философии жизни» Бергсона см. прим. 55: именно в будущее устремлен «жизненный порыв» Бергсона. Стоит здесь также отметить ведущее значение будущего для взглядов Г. Когена, что сопряжено с его основной философской интуицией – противопоставлением «данности» и «заданности» бытия (ср. прим. 4 к I фрагменту АГ). В частности, своеобразная «философия будущего» содержится в «Этике чистой воли» Когена, имеющей многочисленные переклички с представлениями Бахтина. По словам Когена, «этика чистой воли есть этика действия», и «только будущему, и снова и снова только будущему принадлежит та действительность, которую должно добыть и достать для самосознания чистой воли» (цит. по: Савальский В.А. Основы философии права в научном идеализме. М., 1908. С. 305).

176 «Правое безумие» — выражение Вяч. Иванова из статьи «Идея неприятия мира», в которой Иванов декларирует воззрения своего «мистического анархизма». Ср.: «Богоборствующее безумие, как всякий религиозный экстаз, может быть правым (брсоО |iavrjvai) и неправым». «Правое безумие» (Иова, Иакова) несет в себе награду непосредственного общения с божеством (см.: Иванов Вяч. По звездам. СПб., 1909. С. 104).

177Из стихотворения Жуковского «Желание» (перевод «Sehnsucht» Шиллера). Ср.: Бахтин М. К философским основам гуманитарных наук. – ЭСТ. С. 410).

178 Это эстетическое требование в ФП Бахтин определяет как мое «неалиби в бытии» (ФП, 76).

179 Здесь мы наблюдаем появление у Бахтина первых собственно диалогических интуиций: в диалоге преодолевается чисто эстетический характер «взаимоотношений» автора и героя.

180 Православная панихида завершается провозглашением Церковью усопшему «вечной памяти».

181 Ср. прим. 1 к I фрагменту АГ.

182 Ср. прим. 179.

183 Из стихотворения Ф. Тютчева «Silentium!»

184 Данная проблема – проблема выбора конкретного «слова» для воплощения поэтического смысла – русскими поэтами XX века переживалась в драматическом ключе, как безысходная, как один из аспектов роковой «трагедии творчества». Ср. стихотворение А. Блока «Художник» и О. Мандельштама «Silentium». В связи с проблемой слова у Мандельштама см.: Струве Н. Осип Мандельштам. Лондон, 1990. С. 212–214.

185 Здесь Бахтин имеет в виду «философию жизни» Бергсона и может, конкретнее – его труд «Творческая эволюция»: перечисленные категории соответствуют представлению о жизни как о «стремящемся вперед потоке», эволюционном, творческом «порыве» (см.: Бергсон А. Творческая эволюция (Указ. изд. С. 238, 240)). См. также прим. 92.

186 Рассмотрение проблемы познания в соотнесении с мифологемой брака – любовь, брак в данном случае выступают в качестве мифологемы – было в русской философий, начала XX века едва ли не общим местом. У Бахтина, правда, речь идет не о познании, но об «эстетическом завершении», – однако, как мы уже отмечали (см. прим. 19 и прим. 24), «эстетика» «Автора и героя…» до некоторой степени соответствует «трансцендентальной эстетике» Канта, созерцательному – в пространстве и времени – познанию. Русские религиозные философы, так или иначе ориентированные на Платона, к ведомству Эроса относили познание философское: «Философское познание невозможно без Эроса», – писал Бердяев (Бердяев Н.А. Смысл творчества // Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. С. 284). В этом вопросе удивительное согласие обнаруживали представители даже и противоположных философских лагерей. Так, эротическая гносеология Флоренского странным образом выходит на чуждую метафизике идею диалога: «Взор любовно ласкает и нежит тайну действительности, удивившую философа. И чем нежнее эта ласка, чем сосредоточеннее внимание, чем благодарнее приятие, тем выразительнее становится тайна. <…> Плененная тайной, мысль льнет к ней и не может отстраниться от нее <…>, движимая эросом. <…> И мысли вопрошающей ответствует, устами самой мысли, ласкаемая тайна. Но слышимый ответ жарче волнует мысль…» и т. д.; «так развивается эта “Песнь Песней” – диалог мысли и тайны. Вопросы и ответы и снова вопросы, ответами возбуждаемые, и новые ответы – радость присного обретения в имени, пиршественное узнание,