Женщины Девятой улицы. Том 2 - Мэри Габриэль

Тут же поползли слухи, что Фрэнка О’Хару застрелили. Люди были шокированы этой новостью — как потому, что жертвой стал Фрэнк, которого все знали и любили, так и потому, что потенциально смертельное насилие снова настигло человека совсем рядом с их домом. Впрочем, близких друзей поэта и тех, кто хорошо его знал, не слишком удивило происшедшее. Фрэнк к этому времени вступил в полосу саморазрушения, которую маскировал своим оптимистическим поведением. Поэт, казалось, дразнил судьбу. Он словно желал посмотреть, насколько далеко может зайти, все еще оставаясь ее баловнем. «Фрэнк действительно жил на полную катушку. Что, как вы знаете, довольно небезопасно, — рассказывал его друг Джо Брэйнард. — Живя так, можно пострадать… Трудно быть таким свободным от предрассудков и необузданным»[1947]. Кох по этому поводу признавался: «Нас всех это сильно беспокоило. Фрэнк вечно напивался в хлам и ночевал на каких-то стройках. Он, казалось, наплевал на собственную безопасность»[1948]. А еще в тот период О’Хара имел обыкновение заигрывать с незнакомцами: в барах, на улице, в подземке и в общественных туалетах[1949]. Впрочем, бандиты, которые в него стреляли, судя по всему, видели во Фрэнке только легкую мишень для ограбления[1950].

Грейс навещала Фрэнка в больнице каждый день, как и Джейн Фрейлихер. (Первая принесла ему журналы о кино, а вторая — стихи Малларме.) Друзья-поэты тоже постоянно толпились в палате[1951]. Эти образованные молодые люди, жившие в мире слов, сформировали довольно примечательную группку в учреждении, заполненном жертвами преступлений. Причем для последних тепло и чистые простыни, в сущности, компенсировали те неприятности, из-за которых они оказались на больничной койке. После того как Фрэнка заверили, что пуля, которая останется в его бедре, не скажется на его знаменитой походке, к нему почти вернулась былая жизнерадостность. В результате поэт вел себя так, как будто устраивал вечеринку для узкого круга своих близких друзей[1952]. После выписки он до полного выздоровления жил у Ларри в Саутгемптоне и писал оттуда Грейс: «Как там моя любимая танцующая, поющая и ищущая девочка? Как ты думаешь, такая вступительная фраза похожа на то, что мог бы сказать один из “Мужественных всадников Рузвельта”?.. Напиши мне и думай обо мне все время — это все, о чем я тебя прошу»[1953].

Вышеупомянутые страшные события заставили людей искусства сблизиться еще сильнее. Создавалось впечатление, будто жестокий внешний мир одержим идеей так или иначе вмешаться в их уклад. Единственный способ, которым художники и поэты могли с этим справиться, заключался в том, чтобы сплотиться и действовать сообща. Вскоре в тесные ряды творческой публики вернется даже их отсутствовавшая подруга Хелен, которая пострадала от эмоционального удара посильнее пули.

К середине марта Хелен нашла новую квартиру в Аптауне на Вест-Энд-авеню, с видом на Гудзон. Там она собиралась и жить, и работать[1954]. Новый дом по-прежнему находился далеко от ее предыдущих мест обитания. По сути, она с тем же успехом могла все еще жить на Манхэттене. На 94-й улице она находилась на много километров севернее Гринвич-Виллидж и Челси. На Западной 94-й улице от квартала, где Хелен росла, ее отделял только Центральный парк. По расстоянию перемещение не казалось слишком значительным, но в социальном плане оно было равносильно переезду в Ньюарк. Новый адрес привел в ужас друзей семьи Хелен. Распространились сплетни, что она живет в Вест-Сайде с мужчиной[1955].

Но на самом деле бунт Хелен носил исключительно географический характер. Она вовсе не собиралась жить с Клемом. Ее новая квартира располагалась как можно дальше от его жилища на Бэнк-стрит, и совсем не случайно. В начале года женщина проводила у него практически каждую ночь, но 7 февраля это резко прекратилось. К весне Хелен, по-видимому, намеренно дистанцировалась от своего любовника, чьи попытки доминировать над ней в социальном и интеллектуальном плане становились все более откровенными и неприятными[1956]. Они познакомились почти четыре года назад, и Клема, которому на тот момент было сорок семь, казалось, вполне устраивало, чтобы их отношения в таком же виде продолжались вечно. А вот Хелен была не согласна. Хотя они часто ссорились, любая девушка ее возраста и происхождения считала следующим логичным шагом брак, и Франкенталер не являлась исключением. В прошлом июле она писала из Европы: «Думаю, мы должны в сентябре пожениться». Путешествуя, художница даже подбирала место для их медового месяца[1957]. Но Клем знал, что мать Хелен не одобряла их связь из-за его возраста, и наотрез отказывался обсуждать тему брака[1958]. А к тому времени, как Хелен переехала на Вест-Энд-авеню, этот вопрос уже раздражал и ее саму. Она не привыкла к тому, чтобы ей отказывали. И она уже совсем не была уверена, что хочет быть миссис Клемент Гринберг. Хелен по-прежнему продолжала встречаться с Клемом, но ей требовалось время, чтобы собраться с мыслями. Женщине необходимо было побыть одной. Она написала Соне 15 марта: