Чикагский вариант - Дэшил Хэммет

был уверен в том, понял он меня или нет. Он еще немного подумал над услышанным, а затем посмотрел на меня.

— А если ребеночка достать из мамы раньше, то что с ним будет?

— Он уходит.

— Куда?

— Просто уходит, — сказал я, не желая дальше развивать эту тему.

— Вот как, — сказал Джонни. Он слез с моего колена. — А правда, что дядя Арт аборционист?

— Нет, — ответил я. — Это неправда.

Ответить иначе я не мог, зная, что в противном случае мне очень скоро пришлось бы объясняться с его детсадовской воспитательницей по поводу того, что у моего ребенка есть дядя-аборционист. Но на душе у меня все равно было прескверно.

— Хорошо, — сказал он. — Я очень рад.

На этом разговор был окончен, и он отошел от меня.

* * *

Джудит сказала мне:

— Почему ты совсем ничего не ешь?

Я отодвинул от себя тарелку:

— Мне не хочется есть.

Тогда Джудит сказала, обращаясь к Джонни:

— Джонни, ты должен доесть все, чтобы на тарелке ничего не оставалось.

Сынишка держал вилку, крепко зажав ее в маленьком кулачке.

— Мне не хочется есть, — заявил он и посмотрел на меня.

— Ну конечно же ты хочешь есть, — сказал я.

— Нет, — возразил он. — Не хочу.

Дебби, которая была еще так мала, что ее было едва-едва видно из-за стола, бросила свои нож и вилку.

— Тогда мне тоже не хочется есть, — объявила она. — Это невкусно.

— А по-моему это очень вкусно, — возразил я, покорно отправляя в рот очередной кусок. Дети с подозрением воззрились на меня. Особенно Дебби: для своих трех лет она казалась на редкость уравновешенным и рассудительным ребенком.

— Ты просто хочешь, папочка, чтобы мы ели.

— Мне нравится еда, это очень вкусно.

— Это ты нарочно так говоришь.

— Нет, честно.

— А почему ты тогда не улыбаешься? — спросила Дебби.

К счастью, в этот момент Джонни все же решил съесть еще.

— Вкусно, — объявил он, поглаживая себя по животу.

— Правда? — спросила Дебби.

— Да, — подтвердил он. — Очень вкусно.

Дебби задумалась. Ей нужно обязательно во всем убедиться самой. Но набрав полную вилку и уже поднося ее ко рту, она нечаянно уронила ее содержимое себе на платье. И тогда, как и всякая нормальная женщина в подобной ситуации, она начала злиться на всех и вся, немедленно заявив, что это ужасно, что ей это не нравится и поэтому есть она больше не будет. Вот так. Тогда, обращаясь к дочке, Джудит стала называть ее «молодой леди», и это был верным признаком того, что Джудит тоже начинает злиться. Дебби выбралась из-за стола, в то время, как Джонни продолжал есть, а потом наконец поднял свою тарелку и гордо показал ее нам: чистая, все съел.

Прошло еще полчаса, прежде чем дети были уложены спать. Все это время я оставался в кухне; Джудит вошла и спросила:

— Будешь кофе?

— Да. Не отказался бы.

— Не сердись на детей, — сказала она. — Им пришлось пережить несколько утомительных дней.

— Как и всем нам.

Она налила кофе и села за стол напротив меня.

— У меня все не идут из головы те письма, — призналась она. — Те, что получила Бетти.

— А что те письма?

— Я думала о том, что за ними стоит. Ведь есть тысячи людей, они вокруг нас, они повсюду, и складывается такое впечатление, что они только и делают, что дожидаются подходящего случая. Тупые, ограниченные фанатики…

— Это называется демократия, — сказал я. — На этих людях держится страна.

— Ты смеешься надо мной.

— Ни в коем случае, — возразил я. — Я знаю, что ты имеешь в виду.

— Мне делается страшно при мысли об этом, — призналась Джудит. Она пододвинула мне сахарницу, а потом сказала: — Иногда я думаю, что мне очень хочется поскорее уехать из Бостона. И уже никогда не возвращаться сюда.

— В других местах все то же самое, — ответил я. — Нужно постараться просто свыкнуться с этим.

* * *

Я убил два часа в своем кабинете, просматривая старые журнальные вырезки и статьи. И все это время я напряженно думал. Я старался свести все воедино: сопоставить Карен Рэндалл, и Супербашку, и Алана Зеннера, и Анжелу с Пузыриком. Я попытался логически объяснить поведение Вестона, но в конце концов запутался окончательно и все начало представляться напрочь лишенным всякого смысла.

Джудит вошла ко мне и сказала:

— Уже девять часов.

Я встал и надел пиджак от костюма.

— Ты куда-то собираешься?

— Да.

— Куда.

Я усмехнулся.

— В бар, — пояснил я. — Это в центре города.

— Но зачем?

— Разрази меня гром, если я сам это знаю.

Бар «Электрик-Грейп» находился в самом конце Вашингтон-Стрит. С виду он оказался ничем не примечательным кирпичным зданием с большими окнами. Окна были затянуты бумагой, и поэтому заглянуть вовнутрь было невозможно. На бумаге было написано: «Сегодня и каждый вечер: „Зефиры“ и Танцующие Девочки.» Направляясь к входу, я слышал доносящиеся из бара звуки рок-н-ролла.

Был четверг, десять часов вечера, и время тянулось медленно. Заезжих моряков на улице почти не видно, а немного поодаль призывно маячат две проститутки. Еще одна разъезжает по кварталу в маленьком спортивном автомобильчике; проезжая мимо, она обернулась в мою сторону и захлопала густо накрашенными ресницами. Я вошел в бар.

В помещении было жарко и душно, здесь терпко пахло потом и стоял оглушительный грохот, от которого сотрясались стены и от этого даже воздух казался густым и липким. С непривычки у меня зазвенело в ушах. Я остановился у входа, давая глазам привыкнуть к темноте комнаты. Вдоль одной из стен были расставлены дешевые деревянные столики; стойка бара находилась у стены напротив. Перед сценой оставалось небольшое пространство для танцев; двое матросов лихо отплясывали здесь с двумя толстыми, неопрятного вида девицами. Танцоров кроме них в баре не нашлось.

«Зефиры» на сцене старались вовсю. Их было пятеро — в руках у троих были электрогитары, еще один ударник и солист, который самозабвенно манипулировал с микрофоном, то и дело заступая за его стойку то одной ногой, то другой. Они производили много шума, но делали это с каким-то явным безразличием, как будто дожидаясь чего-то, просто убивая время за игрой.

По обеим сторонам сцены танцевали две девицы. На них были бикини с оборками. Одна из девушек была несколько полноватой, а вторая хоть и двигалась весьма неуклюже, но у нее было довольно миловидное лицо. При ярком свете сценических ламп их кожа казалась белой, как мел.

Я подошел к бару и заказал себе виски со льдом. Лед растает и «скотч» окажется разбавленным водой, как раз