Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

сказал он мне, — что в завтрашнем бою меня убьют». Я, как мог, начал ободрять его, но он лишь печально вздохнул, объяснив своё тягостное предчувствие тем, что до этого у него болела рука, и в эту руку он был ранен. «Но теперь, — признавался он мне, — болит грудь, и гораздо сильнее, нежели когда-то болела рука». На следующий день, не дождавшись его с позиций, уже вечером, я отправился на перевязочный пункт, где и нашёл его, накрытого рогожей. Неприятельская граната разворотила ему грудь, ударив в самое сердце.

— Да, — протянул Попов, — предчувствие его не обмануло.

Приведя ещё ряд памятных примеров неопровержимых предсказаний смерти, явлений умерших живым и прямых свидетельств о загробной жизни, собеседники пришли к выводу, что, если человек в своей гордыне будет мнить, что всё зависит от него, он, разумеется, будет неправ.

— И если человек покорно скажет: "Ничего от меня не зависит", он так же будет заблуждаться, — проговорил Игнатьев, вставая из-за стола и давая возможность Дмитрию прибрать посуду. — Человек, отдавший свою волю в Божьи руки, научится владеть собой.

Баллюзен раскрыл портсигар и вынул папиросу.

— И тогда глаза его увидят многое, а душа — всё!

— И человек своей мыслью будет опережать события, — уверенно сказал Попов. — Воздействовать на них.

Глава XVI

Ночью Сянь Фэну снилась кровь. Она текла по золотому изваянию Будды, подтекала под ноги маленькому сыну, над которым нависала тень великого Чингисхана, пачкала платье Цы Си... И чем больше он пятился от текучего марева крови, тем беспощаднее вставал вопрос: как быть? Как действовать в мятежноистлевающем Китае, порабощаемом "белыми варварами"? Куда ни ступи, повсюду кровь. Кровь за повстанцами. За европейцами. И за дядей Сэн Ваном — она. Сянь Фэн закрыл лицо руками, плотно-плотно смежил веки, и перед его глазами, перед его мысленным взором замелькали, закружили в воздухе снежинки, поднялся ветер, началась метель. Задуло, замело, засиверило… Ему стало знобко, он начал замерзать, но так же неожиданно, как замело, всё миротворно притихло: улеглось, раскинулось просторными сугробами под чудный звон колоколов. Где и когда он слышал этот звон? Этот переливчато-знакомый клёкот медных птиц, слетающих с высоких звонниц под сияющими небесами?

Над солнцем куполов горели золотом кресты.

Сянь Фэн вгляделся, приподнялся на локтях, обрадованно засмеялся: он узнал храм русского подворья, его кресты и колокольный звон. Там было чисто, благостно, светло — там было мирно. Крови не было.

Очнувшись от видений, он долго осмысливал свой сон, затем собственноручно набросал письмо и велел доставить его младшему брату И Цину.

— Отвечаешь головой, — сказал он нарочному, выходя во двор. — Передашь лично в руки.

Пахло мокрой травой, цветущими астрами и хризантемами.

В это время войска неприятеля вплотную подошли к Пекину.

Напротив зимнего дворца богдыхана англичане установили два дальнобойных орудия, и теперь молчаливые артиллеристы прикидывали на глазок высоту прицела, определяли градус отклонения, держа в уме минимальную дистанцию между орудийными жерлами и городской стеной.

О том, что ситуация непредсказуема и штурм Пекина в самом деле может состояться, говорили уже не только в английских штабах, но и во французском посольстве, куда сразу же после завтрака прибыл Игнатьев. Он уже знал, что все лица, составлявшие славу Пекина, поспешно оставили город, и теперь его преследовало навязчивое ощущение, что если не взять быка за рога прямо сейчас, что-то в жизни не заладится, пойдёт не так, как надо и, вместе с тем, была опаска испортить всё излишним рвением. Не зря монах Бао любит повторять: «Удача приходит к тому, кто ей не мешает».

— К чёрту! — неожиданно вспылил барон Гро, как только Игнатьев пожал его протянутую руку и сел в предложенное кресло. — К чёрту! — Было видно, что он вне себя от бешенства.

— Кого и по какому поводу? — участливым тоном спросил Николай, и все слова, которые он заготовил для утренней беседы, показались ему пресными: француз сразу же излил накопившуюся у него желчь на лорда Эльджина. — Всё плохо, гадко, скверно! Не по — дружески! И всё не так! Не так! — гневно повторял барон Гро. — Мародёрство, бестолковщина, ужасный произвол. О дисциплине я уже не заикаюсь. Меня пугает самодурство англичан. Не приди вы ко мне, — с негодованием в голосе признался он Игнатьеву, — я сам бы направился к вам. Нет сил смотреть на лорда. Фанфарон!

— Благородство не купить, — подольстил ему Николай. — Оно либо есть, либо его нет. На рынке им и не торгуют.

— Это верно, — несколько успокаиваясь, произнёс барон и перестал вертеть перстень. Ему нравился русский посланник своей отзывчивостью и чистосердечностью. В нём не было лихорадочной суетливости, характерной для людей энергичных и взбалмошных, постоянно одержимых какой-нибудь новой и непременно гениальной идеей, каким в его глазах выглядел лорд Эльджин. Не замечал он за Игнатьевым и беспокойства малодушного человека, пугающегося любых перемен в жизни, сопряжённых с предельной концентрацией душевных сил, как это бывает при совершении трудного выбора или осваивания чуждой социальной роли. Этим, честно говоря, грешил он сам. Нет, напротив, Игнатьев олицетворял собой сгусток энергии и воли, неукротимой и мощной. Всякий раз, когда барон обращался к нему за советом, он становился собраннее, рассудительнее и, как ни странно, прямодушнее.

Видя, что француз перестал крутить на пальце перстень и смотрит на него с неким вопросом, Николай поведал ему о воинственных и далеко идущих планах лорда Эльджина.

— Если дать ему волю, — тоном крайне озабоченного человека произнёс он, — то война не скоро прекратится. Самым вероятным будет то, что вам, барон, придётся возвратиться во Францию, не добившись желаемого, а французские войска вынуждены будут вести страшную, истребительную, многолетнюю, и, что самое ужасное, — он сделал паузу, — дорогостоящую войну.

— Кроме дальновидных политических замыслов, — раздражённо заговорил барон Гро, — лорд Эльджин имеет в виду угодить газете "Таймс" и громогласно отомстить за смерть её корреспондента, всячески содействовавшему упрочению популярности моего приятеля и сотоварища. — При этом он грустно вздохнул и закатил глаза под лоб, как бы показывая, что в этом мире всё недолговечно.

Помня о том, с какой быстротой поднялся ему сегодня навстречу француз и, отметив про себя вежливую предупредительность, с которой тот распорядился принести ещё одно кресло из штабной палатки, Николай уверился в том, что барон Гро ждал его с нетерпением, и заговорил ещё напористей.