Иоанн III Великий. Ч.1 и Ч.2 - Людмила Ивановна Гордеева

возможностей, братья, на себя не берите — это не только не на пользу, но и во вред душе. Над немощными братьями в мыслях, а тем более в поступках, не возноситесь, но будьте милосердны к ним, как к собственной плоти своей! Призываю вас, чада, спешите делать добро!

Договорив, он закрыл глаза и отвернулся:

— Оставьте меня, дайте отдохнуть!

Братья стали расходиться, и тут кто-то сообщил шёпотом:

— Снова прибыли гонцы от великого князя и от митрополита Геронтия!

Увидев, что возле кельи остался один лишь Иосиф, Иннокентий попросил:

— Побудь рядом со старцем, мне надо с гостями переговорить.

Иосиф, направлявшийся было за тем же, остановился и охотно вернулся в келью. Сам Господь посылал ему возможность откровенно поговорить с учителем о преемнике. Теперь уже все видели, что игумен совсем ослаб и долго не протянет. Конечно, Иосиф вместе со всеми слышал завещание старца, знал, что тот поручил свою обитель Богоматери, но на деле это значило лишь то, что пока тот никого не назначил на своё место. Возможно, что преподобный не хотел огорчить своего любимца Иннокентия, зная, что тот не способен руководить самостоятельно монастырём, и потому не назвал при нём никого другого. Может, Иосифу он назовёт какое-то имя?

Иосиф запер на крючок входную дверь в сени, чтобы никто не помешал ему беседовать, приблизился к постели больного и замер, ожидая подходящего момента. Он видел, что игумен не спит, пошевеливает губами, но начать разговор не решался, в этом случае учитель мог просто сделать вид, что ничего не слышит, и попытка закончится неудачей. Инок стоял и ждал. И дождался. Пафнутий повернулся к нему и участливо спросил:

— Что тебе надобно от меня, брат?

— Я хочу знать, государь, кого ты хочешь оставить в своём монастыре пастырем, кому доверишь свой труд?

Старец горестно сдвинул брови и печально глянул на Иосифа:

— Я уже говорил о том не раз. Я оставляю свой монастырь его владычице Пречистой Матери Божией.

— Это всем известно, ты всегда говорил, что Она — его хозяйка. Но это не мешало тебе быть игуменом и заниматься необходимыми мирскими делами. Без руководства ведь не может жить ни обитель, ни братия. Хозяйство у нас большое, кто-то должен им управлять, не можем мы крестьян без руководства и без суда оставить, помещения без ремонта, стадо без пастыря. Забота Божией Матери — наша духовная жизнь, но кто-то должен и о телесной пище заботиться!

— Обо всём Она, Пресвятая, позаботится!

— Что же ты думаешь, наш монастырь так и останется без игумена, если вдруг тебя не станет?

Старец поморщился, как от зубной боли. Даже в предпоследний день его жизни мирские дела не отпускали его, мешали сосредоточиться на молитве. Но ведь Иосиф в чём-то был прав. Братии нужен пастырь. Но назначить кого-то...

Пафнутий видел в монастыре нескольких лидеров, явно желавших руководить остальными, чувствовал, что они могут повести братьев в разные стороны, что может возникнуть смута даже в том случае, если он сам назначит настоятелем одного из них. Он не хотел стать виновником будущих раздоров и разборок, подвергаясь и после смерти осуждению теми, кто останется недоволен его выбором. Всё это излишняя суета и грех. Пусть они сами выберут себе главу, сами разберутся, как им жить дальше.

Видя неудовольствие учителя, Иосиф всё же не хотел сдаваться:

— Не должен ты, государь, бросать нас без твоего напутствия. Ты мудр, ты лучше знаешь, кто из нас на что способен, кто не пустит по ветру трудов твоих многолетних. Если ты мне доверишь монастырь, я никогда не огорчу душу твою нерадением, ты знаешь, что справлюсь я с делами обители, приумножу её богатства, не уроню её чести.

Иосиф, решившись на прямой разговор, одним духом высказав свои притязания на игуменский пост, тут же замер, устыдившись своей собственной решимости, ожидая, как отреагирует на его слова старец. Тот был спокоен, морщины его разгладились, он снова бесстрастно лежал в своей постели и думал. Но, помолчав, всё же ответил:

— Может быть, ты и прав. Но слишком суров ты к братьям. Не оправдывайся: ты и к себе суров, но то твоё дело. А ты и с братьев начнёшь требовать, как от себя и больше того. Они не вынесут твоих строгостей. Ты хоть и молод, но не любишь считаться с чужой волей, игуменство может вознести тебя над остальными, отдалить от них, а это раздор в обители посеет. Опасно сейчас тебе становиться игуменом, надо опыту ещё поднабраться, научиться к людям добрее быть.

— В деле и наберусь опыту! Иначе оттуда ему взяться? Никто ведь лучше меня воли твоей не исполнит, дела твоего не продолжит! Порядок монастырю нужен, твёрдость в соблюдении устава. Доверь мне!

Игумен молчал, не говоря ни да ни нет. Это обнадёживало Иосифа. Он хотел продолжить разговор и дождаться всё-таки ответа учителя, но в дверь настойчиво постучали, и он вынужден был пойти открывать.

На пороге стоял Иннокентий, взгляд его был встревоженным, он догадывался, что не просто так оказалась запертой входная дверь.

Но Иосиф молча отстранился от прохода, пропустил товарища, затем так же молча прошёл следом за ним в келью, желая узнать, с чем пришёл инок, и не сообщит ли ему старец о предыдущей беседе.

А у Иннокентия голова шла кругом. В монастырь один за другим прибывали посланцы от самых влиятельных лиц в государстве. От великого князя на сей раз прибыл протопоп его домового храма Благовещения Феодор с настойчивым приказом непременно повидать старца и сподобиться беседы с ним. Гонец от преосвященного митрополита Геронтия желал передать от владыки его благословение преподобному и тоже лично; от Софьи Гречанки прибыл её большой боярин Юрий Грек, явился и новый посланец от вдовой великой княгини Марии Ярославны. Все они настаивали на встрече с Пафнутием, говорили, что пославшие их волнуются и недовольны, обвиняли бедного Иннокентия в том, что будто это он не желает им помочь, своевольничает. Инок пытался им объяснить, чем закончились его предыдущие попытки представить их настоятелю, убеждал, что преподобный сам не желает никого видеть, не хочет заниматься мирскими делами, считает это грехом, плохо себя чувствует. Но ничего не помогало. Гости уже знали, что накануне старец выходил на литургию, а значит, был в состоянии побеседовать хотя бы с кем-то из них. Они настаивали на том, что Иннокентий обязан доложить игумену о посетителях. Под таким нажимом он вынужден был отправиться к учителю с докладом,