Сто полей - Юлия Латынина

Но Арфарра снова сменил личину. Там, в королевстве, затевая войну, он делал все, чтобы унизить рыцарей, стравить их друг с другом, а пуще – противопоставить им городскую пехоту. Здесь же наоборот, – по мельчайшим, совсем незаметным для жителя империи признакам Даттам видел, как искусно Арфарра выставляет себя наследником и мстителем за Баршарга, как он поощряет в этих людях их инстинкты воинов.

Араван Арфарра демонстративно одевался в те же цвета, что и Баршарг, демонстративно оставил себе тот же копейный значок с Кречетом, – и если для чиновников империи это означало то же платье на той же должности, то для горцев это был знак принятой на себя кровной мести.

Арфарра натравил горцев на людей наместника, обвинив наместника в смерти Баршарга; он запугал храм бунтом, чтобы забрать у него открытия и бумаги, и теперь он хотел расправиться с последним человеком, который не вписывался в его представления об идеальном государстве – а именно, с Даттамом.

Словом, Даттам совершил ошибку; но времени сожалеть об ошибке не было; к тому же Баршарг все равно был его убил.

Праздник вовсе не нравился Даттаму, но даже и речи не могло быть о том, чтобы его отменить. Толпа бунтовала скорее без праздников, чем без хлеба, и Иров день был одним из древнейших и почитаемых в ойкумене – день, когда все было наоборот; когда днем дозволялось пьяное безумие, и чиновники ходили босиком, а народ – на руках.

Даттам даже мельком пожалел, что его не было в ойкумене, когда на этот раз рождался Ир. Ир был редкий природный феномен, и, по слухам, рождался в виде золотого шара, который не рос в объеме, а как бы высветлялся наподобие луны.

Дальше рассказывали вовсе уже неведомщину с подливой, и многие шакуники считали, что желтые монахи морочат народ. Но Даттам полагал, что желтенькие для этого слишком глупы – наверняка тут какой-нибудь природный феномен, вроде сгущения первоначального эфира или иных, вызывавших у Даттама живое любопытство причин, и несмотря на то, что голова Даттама была забита насущными для выживания вещами, естествоиспытатель в нем с любопытством приглядывался к происходящему.

На пристани веселился народ.

Рабочие оделись во все лучшее и повязали волосы желтыми платками, двое мальчишек рассыпали в толпе жареное зерно, и посреди круга плясали ряженые зверями и чиновниками.

– А как у государя Иршахчана, – кричали они, – в Небесном Граде, от одного зерна будешь сыт, да пятью мешками не наешься. А чиновники там справедливые, за постой берут лишь положенное: с шерстинки – по шкуре, с ложки – по котелку, и с подорожной – по человеку.

Потом толпа раздалась, и на опустевшую пристань выбежал высокий человек в желтой рясе; это и был сын Ира. Он вертелся волчком, его ряска, сделанная из наложенных друг на друга кусков ткани, встала колоколом: он явно был в трансе, нормальный человек не мог двигаться так. На пристань выскочил второй человек, третий, – над толпой стоял крик и смех.

Даттам, движимый невольным любопытством, стал пробираться через толпу; народ ревел и подпрыгивал; и тут внезапно Даттам увидел, что по реке прямо к пристани плывет баржа-тихогрузка с храмовым флагом на мачте.

– Это кто? – повернулся Даттам к приказчику, – кого принесло в праздник на пристань?

Но приказчик вертелся, закрыв глаза, и Даттам краем глаза увидел, как воины Арфарры решительно прокладывают себе путь через толпу.

Даттам бросился к причалу.

С баржи бросили швартовы, один из горцев, приплясывая, заводил их за причальную тумбу, кое-кто из набившихся на пристань вытягивал головы, чтобы лучше видеть, Даттам бросился вниз, распихивая народ, и когда он выскочил к сходням, он увидел, что по палубе баржи волокут человека в шелковой храмовой куртке.

– Это что такое? – гневно закричал Даттам.

– Это твоя собственная баржа, торговец, – ответил Арфарра, – по твоему указанию твои друзья скупали на казенном складу машины! Или ты забыл, что они отныне запрещены?

Человек упал на палубу, полежал и вскочил, и Даттам с изумлением и бешенством узнал в нем Ванвейлена.

Дальние ряды продолжали вертеться, ближние останавливались и обступали спорящих чиновников. Из трюма баржи выволакивали остальных чужеземцев.

– Долой станки! – закричал кто-то в толпе, – если бы богу были угодны машины, он сотворил бы их вместо людей!

– Это не мой груз и не мой человек, – закричал Даттам, – это твой шпион!

– Этот человек, – заорал Арфарра своим воинам, указывая на Ванвейлена, – убил позавчера Эльсина Синий Бок и Бершу Тигренка, чтобы похитить Янни, дочку наместника, – и он привез девицу тебе!

Воины загудели; товарищи покойного сотника вытащили мечи и стали пропихиваться через толпу.

– Ты и этот человек убили Марбода Кукушонка, – заорал Даттам, – и это так же верно, как то, что ты убил и предал Баршарга!

Воздух вокруг шелестел и плавился; Даттаму казалось, что призраки мертвых слетаются к пристани и тоже пустились в пляс.

– Этот человек купил по твоему приказу и привез сюда новые станки, – продолжал Арфарра, – и голос его, обычно негромкий, звенел и летел над вертящимися рабочими и над воинами, ударяющими мечи о ножны, – и этот человек по твоему приказу убил Баршарга Белого Кречета, как двенадцать лет назад ты убил и съел его брата!

– Нет здесь никаких станков! – заорал Даттам, выхватывая из ножен меч.

– Ломайте ящики, – распорядился Арфарра.

Ванвейлен, стиснув зубы, смотрел перед собой.

Даттам стоял у сходней, в простом желтом платье и с двуручным мечом в руке. Его прикрывали десять боевых монахов; за ними, как гончая свора, готовая сорваться с поводка, приплясывали варвары в красных доспехах, и за ними пристань и берег покрывала многотысячная толпа, и вся эта толпа вертелась и орала, и было ясно, что воины сметут их через минуту после того, как Арфарра подаст знак, а толпа растерзает клочки. Ванвейлен вспомнил, как позавчера толпа на его глазах волокла по городу нагой труп экзарха. «Ну вот и все, – хладнокровно подумал Ванвейлен, – ты не доверился Даттаму, ты не доверился Баршаргу, ты стал заложником своих тайн, как храм Шакуника, и кончится это, без сомнения, очень плохо».

По палубе, под присмотром стражников, двое членов его команды волочили обшитый досками куб.

– Тяжелый, сука! – кричали стражники, – один чугун!

Арфарра взбежал по сходням и теперь стоял в трех шагах от Ванвейлена; рука нового аравана провинции в белой боевой перчатке лежала, почти сомкнувшись, на рукояти меча. Ванвейлен стоял безоружный; толпу и баржу разделяли полметра воды, Ванвейлена и Арфарру разделял железный контейнер, Ванвейлен совершенно точно знал, что находится в контейнере: десять тяжелых веерных лазеров.

– Ломай!

Железный лом вошел под доски. Ванвейлен взглянул на Бредшо, и Бредшо коротко кивнул. «Ты перехитрил сам себя, Арфарра. Твои соглядатаи не буду играть моей головой».