Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир - Дик Фрэнсис

продажей, что больше всего радует. — Он вопросительно взглянул на меня, проверяя, понял ли я; что, спасибо Урсуле Янг, мне удалось.

— У Летописца я единственный владелец. Поначалу он дорого стоил, как и Ротабой, но так как он среднего уровня, то и взнос за него приходится назначать средний. Мне не всегда удается заполнить все его сорок мест, и когда такое происходит, я случаю его со своими собственными кобылами и продаю получившихся жеребят годовиками.

Зачарованный, я вновь кивнул.

— С Длиннохвостым почти та же история. Последние три года я уже был не в состоянии назначать такой взнос, как вначале, и если я сегодня заполняю все его места, то только за счет кобыл от хозяев, которые предпочитают стипль-чез, а это все больше и больше вредит его репутации в гладких скачках.

Мы возвращались по пройденному пути, мимо случного сарая и через дворик жеребят.

— Чтобы поддерживать уровень, нужно много тратить, — бесстрастно сказал хозяин. — Я получаю большой доход и живу комфортабельно, но дальше этого дело не идет. Я могу поместить сюда еще одного жеребца — здесь достаточно свободного места и корма, чтобы дополнительно содержать сорок кобыл. У меня хорошая деловая хватка и отличное здоровье, и я еще не развернулся во всю силу. Но если я собираюсь когда-нибудь достичь большего, мне нужен больший капитал... и капитал в виде жеребца мирового класса.

— Что подводит нас, — сказал я, — к Сэнд-Кастлу.

Он кивнул.

— Если я приобрету лошадь вроде Сэнд-Кастла, этот завод немедленно поднимется в цене и во мнении знатоков.

«Слабо сказано, — подумают я. — Эффект будет равносилен взрыву».

Вслух я сказал:

— Вроде вспышки сверхновой?

— В общем, да, — с довольной улыбкой согласился он. — Я бы сказал, вы можете оказаться правы.

Большой двор, ближайший к дому, постепенно оживлялся. Два или три работника сновали туда-сюда, нося черпаки корма, тюки сена, ведра воды и кули навоза. Сквибс, неистово завертев хвостом, прямиком рванулся к коренастому мужчине, который нагнулся и потрепал его черные уши.

— Это Найджел, мой старший конюх, — сказал Оливер Нолес. — Пойдемте поздороваемся с ним. — И пока мы шли, он добавил:

— Если я смогу расширить это хозяйство, я повышу его до управляющего заводом; дам ему больше общаться с покупателями.

Мы подошли к Найджелу, который был примерно моих лет, с кудрявой светло-каштановой шевелюрой и довольно густыми бровями. Оливер Нолес представил меня просто как «друга», и Найджел обошелся со мной с вежливым безразличием, отнюдь не как с возможным источником будущего богатства. У него был глостерширский акцент, но не резкий, и если подумать, я решил бы, что он сын фермера.

— Проблемы есть? — спросил Оливер Нолес; Найджел покачал головой.

— Никаких, только у этой Пловчихи выделения.

Он вел себя с нанимателем уверенно и без подобострастия, но и без наглости, и у меня создалось сильное впечатление, что именно личность Найджела устраивала Оливера Нолеса, а не только его мастерство в обращении с кобылами. Оливер Нолес, по моей оценке, был не из тех людей, которые терпят в своем окружении неудобные и непредсказуемые характеры; поведение всех, кто находился рядом с ним, должно было быть таким же аккуратным, как его дом.

Я с праздным любопытством подумал о его жене, которая «только что улизнула с канадцем», и в этот момент во двор рысью вбежала лошадь, на которой ехала молодая женщина. Девушка, поправился я, когда она освободила ноги от стремян и соскользнула на землю. Юная девушка, замечательно гибкая, в джинсах и толстом свитере, темные волосы забраны в хвост. Она завела лошадь в один из денников и тут же появилась с седлом и уздечкой, которые свалила на землю снаружи, потом закрыла нижнюю половинку двери и пошла через двор навстречу нам.

— Моя дочь, — представил ее Оливер Нолес.

— Джинни, — добавила девушка, воспитанно протягивая мне загорелую руку. — Так это из-за вас мы не поехали на обед?

Ее отец инстинктивно дернулся остановить ее, а Найджел слегка заинтересовался.

— Не знаю, — сказал я. — Я так не думаю.

— Зато я думаю, — сказала она. — Па терпеть не может вечеринки.

Что только не придумает, чтобы увильнуть, правда, па?

Он снисходительно улыбнулся ей, но выглядел так, будто ему было что сказать.

— Я не хотела пропускать случай. — Джинни повернулась ко мне, явно ничуть не обескураженная. — Двенадцать миль отсюда, и люди все папиного возраста... но там подают жутко вкусные канапе, а еще у них в оранжерее растет лимонное дерево. Представляете, на лимонном дереве растет сразу все — бутоны, цветы, маленькие зеленые плодики в пупырышках и здоровенные толстые лимоны, все одновременно!

— Моя дочь, — без необходимости сообщил Оливер Нолес, — очень много болтает.

— Ничуть, — сказал я. — Я не знал про лимонные деревья.

Она проказливо зыркнула на меня, и мне показалось, что она еще моложе, чем я сперва подумал. Точно по телепатии она откликнулась:

— Мне пятнадцать.

— Все через это проходят, — сказал я.

Ее глаза округлились.

— Вы это тоже ненавидели?

Я кивнул.

— Прыщики, неловкость, новое тело, в котором еще неуютно, застенчивость... просто кошмар.

Оливер Нолес, похоже, удивился.

— Джинни вовсе не застенчива, правда, Джинни?

Она перевела взгляд с него на меня и обратно и не ответила. Оливер Нолес отверг тему, как не имеющую никакой важности, и сказал, что должен пойти и посмотреть кобылу с выделениями. Не хочу ли я пройтись с ним?

Я без колебаний согласился, и мы всей компанией направились к одному из проходов между белыми оградами загонов: Оливер Нолес и я впереди, Найджел и Джинни следом, Сквибс обнюхивал каждый столб ограды и метил территорию. По пути Оливер Нолес объяснял, что одни кобылы предпочитают жить на воздухе постоянно, другие хотят под крышу, когда идет снег, третьи остаются внутри по ночам, четвертые большую часть времени живут в денниках, а в промежутках я слышал, как Джинни рассказывает Найджелу, что школа в этом семестре жуткая обуза, потому что новая директриса свихнулась на здоровье и заставляет всех бегать трусцой.

— Как вы узнаете, какая кобыла что предпочитает? — спросил я.

Оливер Нолес на какое-то время замешкался с ответом.

— Ну, может быть... по тому, как они стоят. Если им холодно и плохо, они поворачиваются задом к ветру и как будто горбятся. Некоторые лошади никогда так не делают, даже в метель. Если у них уж очень несчастный вид, мы заводим их внутрь. Иначе они остаются снаружи. То же с жеребятами. — Он помолчал. — Многие кобылы плохо себя чувствуют, если держать их в помещении. Просто... такие уж они есть.

Он, казалось, не был удовлетворен скомканным завершением своего ответа,